Болотное гнездо - Валерий Хайрюзов

– Мы так не договаривались!

Я начал смущенно шутить, может, она похлопочет и узнает, есть ли в гардеробе для меня вакансия.

Женские халаты – вещь опасная. Кутаясь в него, я почувствовал давно забытое тепло, и почему-то в голову пришла странная, давно не посещавшая меня мысль: ну чего суечусь со своими писаниями, разговорами, пьесами, когда рядом нет обыкновенного женского тепла и участия. К чему все эти пустые хлопоты? Я, медля, застегнул пиджак на все пуговицы, еще раз улыбнулся Вале и, вздохнув, шагнул в коридор.

Директора театра в кабинете не оказалось, я спустился вниз в фойе и присел в кресло – если пойдет, то миновать меня будет трудно. В просторном холле было людно, туда и сюда сновали актеры, какая-то публика. Минотавр на своей площадке проводил очередной театральный фестиваль, и околотеатральной публики собралось предостаточно. Неожиданно я разглядел, видимо, приглашенную для освещения фестиваля московскую диву, которая писала рецензии в столичных журналах. Фамилия у нее была Коклюшева.

Надо признать, директор был профессионалом и театральное дело вел со столичным размахом. Коклюшева, как и положено человеку с именем, держалась уверенно, точно ледокол в Арктике, грудью взламывая провинциальные льды поклонников, двигалась куда-то в глубь фойе. Я проследил глазом предполагаемую траекторию движения и увидел чеканное лицо Минотавра. Он шел, твердо ступая по мраморному полу, кудрявые с проседью волосы красиво обрамляли загорелое лицо, голову он держал прямо, сидевший на нем костюм напоминал тогу патриция. Рядом с ним в красивом вязанном платье плыла Козырева.

Я привстал, чтобы обозначить свое присутствие. И сделал это зря, даже минутная беседа или встреча с провинциальным Шекспиром не входила в их планы. Слегка кивнув мне головой, Минотавр прошагал к Коклюшевой, чтобы личными объятиями засвидетельствовать свое уважение и пригласить акулу пера на ужин.

Я вышел из театра. Дождь прекратился. Обходя лужи, пошел обратной дорогой вверх по бывшей Заморской улице. Вдыхая свежий осенний воздух, дошел до камня, где за забором огромным клином прямо в центр города выползали старые деревянные дома. Остановился на мокром взгорке, где в честь присоединения к России земель по Амуру после Айгунского договора с Китаем была установлена величественная арка. Простояла она полвека, уже в советское время ее снесли, как обветшалую.

Я знал, что рядом за деревянным забором притаился девятнадцатый век, с дворами и вековыми выгребными ямами, с высокими из мощных бревен крылечками, летом все скрывалось за кленами и тополями, зимой утопало в снегу. С ближайшего склона исторический околоток разрезали ручьи, они торили себе удобную дорогу через охранную зону, как им вздумается под уклон в сторону большой реки. Так было при Муравьеве, советской власти, при всех бывших и нынешних градоначальниках. И все же очередной губернатор, уроженец Питера, тот, который объявил, что я ломлюсь в открытые ворота, к юбилею города решился снести развалюхи и построить на их месте деревянный квартал. Думаю, что решение о сносе было правильным, намечался приезд многочисленных гостей и терпеть все эти запахи и бегающих по дворам собак в сотне метрах от театра было просто неприлично.

* * *

Прогулка под дождем не прошла для меня бесследно, неожиданно для себя я заболел. Вечером меня начало знобить, я померил температуру и вытянул губы: больше тридцати восьми. Горячий чай, лимон не помогали; они были для меня, что для мертвого припарки. На другой день я все же вышел на улицу, доковылял до аптеки, спросил у провизора, что нужно принимать при простуде.

– Тут не принимать, тут надо врача вызывать, – с сочувствием в голосе сказала аптекарша. Дальше потянулись дни, которые можно было спокойно вычеркнуть из жизни. Слабость, тошнота, иногда мне казалось, что за мной вот-вот войдет Харон и посадит к себе в лодку. Я просыпался в холодном поту, менял одежду и вновь проваливался в небытие. На меня наваливались странные видения, откуда-то из темного угла наплывала театральная сцена, на ней в позе триумфатора стоял Минотавр, он держал в руках только что врученное ему «Золотое руно». Прямо перед сценой уже были накрыты столы с сибирскими яствами: копченым омулем, сигами, солеными груздями и рыжиками, отдельно в салатницах горкой была насыпана спелая брусника. А по залу метались грифоны и гарпии, они ждали звонка для своего выхода на арену, удерживая в закутке приведенную для ритуала молодежную публику.

Днем я пытался передвигаться по квартире, но обессиленный садился на кровать. Сходить в аптеку не было возможности, все дни лил дождь. Я совал себе под мышку градусник, смотрел на осеннее небо, обжигаясь, пил горячий чай и думал, что жизнь совсем не вовремя преподнесла мне еще один неприятный сюрприз, я надолго застрял в своем-чужом городе, которому было глубоко наплевать на мои переживания и болезни.

В один из тяжелых для меня дней неожиданно подал признаки жизни телефон. Звонила Валя. Она сообщила, что в городском музее намечается выставка, посвященная святителю Иннокентию, и что на ней будет владыка.

– Рукопись я передала, но не знаю, прочитал он ее или нет, – добавила она. – С кем из наших общался?

Вялым голосом я сообщил, что лежу и каждый день в основном общаюсь с гарпиями.

– С кем, с кем? – не поняв, переспросила Валя.

– Стерегу от духов золотое руно, – вяло пошутил я.

– Ты что, один? – спросила Валя.

Вопрос застал меня врасплох. Вокруг было много людей, целый город. Но тех, к кому я мог обратиться, которые раньше то и дело звонили мне, их как будто вымели. Остатки того, что мною было здесь накоплено, переехало прорастать на камнях в Москву.

Мне пришлось сообщить Вале, что я заболел и что третий день не выхожу из дома. Валя помолчала, затем спросила адрес. Я поинтересовался: зачем? И тут же услышал, что она сейчас пришлет ко мне домой санитарную авиацию.

Санитарной авиацией оказалась сама Валя. Она принесла какие-то, по ее словам, целебные снадобья, таблетки, быстро навела порядок на кухне, заварила чай. Было видно, что это доставляет ей удовольствие, все она делала быстро и в охотку, подошла, приложила прохладную ладошку к моему лбу. Я тут же потянулся к ней губами.

– Тебе сейчас нужно только горькое, – улыбнувшись, сказала Валя.

– Уж чего-чего, а этого мне хватает, – отшутился я. – И, если говорить честно, я уже начал выздоравливать.

– Прямо сразу?

– С твоим приходом.

– Кашель есть?

– И кашляю, и чихаю, – признался я. – От своей пьесы, от театра, от той пыли, что накопилась в моей квартире и душе.

– Да, надо бы пройтись тряпкой, – сказала Валя. – Кстати, чтобы поднять настроение расскажу о недавнем визите патриарха в наш город, – заговорила Валя. – Особых сюрпризов ему не придумали, но они то и дело появлялись на ходу. Когда я читала твою пьесу, то подумала: директор упустил прекрасную возможность. Так вот мы у себя в приходе почистили, прибрали, навели порядок. Подготовили двух девчушек, чтобы они вручили ему цветы и сказали несколько слов. Но патриарх задержался. Поджидая его святейшество, девочки очень устали. Когда он появился, к нему по сценарию подошла девочка, которая, вручая цветы, должна была прочесть стихи. Но она, все забыв, сделала патриарху замечание.