Болотное гнездо - Валерий Хайрюзов

Впрочем, интерес к пьесе все же был, московский театр «Спас» готов был приступить к постановке, но с определенными оговорками. Они не были озвучены, но в тот момент я был готов на любые условия. Поскольку у театра не было своего помещения, то я объездил за ним всю Москву, чтобы лучше познакомится с репертуаром, и с игрой актеров. Но не получилось и со «Спасом». Все произошло, как в известном афоризме: хотел, как лучше, а получилось, как всегда. Окончательный разговор о договоре вновь был по телефону, жена режиссера, заслуженная артистка, назвала мне сумму за постановку, и я чуть не свалился со стула, Минотавр и министерша были голубями по сравнению с московскими театральными грифами.

– Вы что, думаете за мой счет построить себе театр? – растерянно спросил я.

– Это не ваша забота! – сухо ответила актриса.

Прав был Минотавр, война обрывает связи. В моем случае со жрецами и жрицами Мельпомены не было боевых действий, было прощупывание намерений, меня с моим желанием поставить пьесу, когда я сообщал, что не в состоянии оплатить запрашиваемую сумму, тут же ставили в неудобное положение. Да, война, но в другом измерении, где любое желание должно быть оплачено. Вспомнился мой приход в литературу, когда чуть ли не каждый ковырялся в моей первой повести «Одинокий полет», высказывая свое категорическое суждение, стоит ли мне вообще заниматься литературой или бросить это дело сразу. Свою первую повесть я переписывал одиннадцать раз, пока один добрый человек не посоветовал бросить возиться с «Одиноким полетом» и сесть за новую вещь.

Был еще разговор с московской театральной критикессой, которая предлагала убрать всю канву по присоединению Амура и написать театральную новеллу о последних днях жизни Иннокентия. Размышляя над ее предложением, мне вспомнились последние слова святителя: «От Господа стопы человеку исправляются».

«А от бесполезной беготни – стираются», – с грустью добавил я про себя.

За время, что я провел, работая над пьесой, мне открылся совсем неведомый мир, о котором я и не подозревал. Люди из прошлого напомнили о своем былом присутствии на земле, заговорили, протянули мне руку. Я понял, что жизнь не прерывается, она продолжается в ином качестве и другом измерении. И если мы, допустим, решили сплавляться по Амуру, то должны помнить, кто из наших предков первым ступил на его берега. Больше всего меня согревало, что пьесу читал владыка и благословил ее. Он как бы подал знак от самого святителя, мол, не кручинься, иди и работай; рано или поздно зрители все равно увидят ее на сцене.

Перед тем как улететь в Москву, я договорился о встрече с Валей. Мы встретились возле памятника Вампилову, и под монотонный шум дождя пошли в театральное кафе. Там буфетчицей работала еще одна бывшая стюардесса – Эля Хабибуллина. Несколько лет назад меня пригласили сюда бывшие коллеги из службы бортпроводников. Разговор для меня получился непростым. Бортпроводники были возмущены, что государство обошлось с ними несправедливо, поскольку при начислении пенсий они не попали в категорию кабинного экипажа и по сравнению с летчиками не имели даже крохотной надбавки. Разговор не клеился, передо мною сидели постаревшие, обозленные женщины, которые получили возможность выкрикнуть все свои обиды на власть своему бывшему коллеге, который, оформив льготную летную пенсию, взял и укатил в Москву. Нет, это были уже не те милые стюардессы, которые обычно с улыбкой встречали меня у самолета. В голове все время вертелся мотив песенки про Солоху:

– Так вы сами голосовали за эту власть, какие претензии ко мне? – пытаясь утихомирить бывших стюардесс, говорил я. – Вы ругаете меня, который, возможно, единственный, кто в Думе пытается помочь вам.

– И какой толк! – вскричала Хабибуллина. – На выборах я голосовала за тебя, больше не буду.

По сути, шел разговор немого со слепыми. Моим бывшим подружкам хотелось сделать мне побольнее, и самые веские аргументы на них не действовали. Выходило, виноваты все: власть, депутаты, руководство авиацией. Только пожаловаться им, бедным, некому. Вот и попался я им под руку.

«Все верно, жизнь – театр», – вспоминал я Шекспира.

И вот новая встреча все в том же театральном кафе. Здесь, судя по всему, Валя была своим человеком, она подошла к Хабибуллиной, о чем-то поговорила, затем показала мне глазами, чтобы я занял столик в углу.

– Ну как там в Москве? – спросила Валя через пару минут, усаживаясь рядом за столик. Я вспомнил, что на той встрече с бывшими бортпроводницами ее не было, но, судя по всему, детали разговора она знала.

– Многим кажется, что там для нас все намазано маслом, – пошутил я. – Это далеко не так.

– Да я все понимаю, – сказала Валя. – Провинция недолюбливает москвичей, но если представится такая возможность, поползут туда на карачках. Вернемся, как говорится, к твоим делам. Скажу прямо, директор ставить пьесу не будет. Сделает все, чтобы затянуть, а там или ишак сдохнет, или падишах умрет.

В это время к нам подошла Хабибулина. Она накрыла столик и, прежде чем отойти за барную стойку, с ехидцей в голосе задала привычный вопрос:

– Что-то вам не сидится в Москвах?

– Да вот на родину тянет, – в тон ей с улыбкой ответил я. – Ничего поделать не могу. Где я в столицах смогу встретится и поговорить с теми, с кем мерз на Северах, кто согревал нас чаем.

– Ничего хорошего здесь нет, – с какой-то брезгливостью в голосе сказала Эля. – Так, одна мышиная возня и пьянство.

Она отошла на свое место. Что ж, у буфетчицы было собственное представление о качестве и смысле жизни в провинции. Но настроение мне она не испортила, я, глядя на ее сжатые губы, решил: зачем жду подвоха, расстегну-ка я на пиджаке все пуговицы и постараюсь быть тем, кем был раньше, поскольку присутствие рядом со мною Вали подсказывало, что не все так уж и плохо в нашем городе и в моей жизни, и что здесь, рядом с нею, можно было говорить все, что думаешь и ощущаешь.

– Да плюнь ты на наш театр и поищи возможность постановки в другом месте, – сказала Валя, когда я вернулся за столик. – Ну, так сложилось! Освободись от иллюзий. Продолжай работать и думать, как сделать пьесу лучше. А потом ты еще спасибо скажешь моему директору, что не распахнул по первому звонку ворота, что дал возможность ближе и полнее познакомиться с Иннокентием.

Что ж, мои размышления нашли реальное подтверждение. Валя протягивала мне нить, чтобы я выбрался из театрального лабиринта. В нем мой самолет был уже давно в воздухе, но где он приземлится, куда лететь, я не знал. Помнится, обучая меня летному делу, инструктора говорили, что движение порождает сопротивление и что опираться можно только на то, что стоит твердо, что держит крыло в полете. Бежать по болоту – непросто. Но никто не брал передо мною обязательств мостить по нему дорожку. Мости и преодолевай сам.

– В нашем городе есть еще два театра, один народный, другой театр юного зрителя. Кстати, они ежегодно проводят Иннокентьевские чтения. Может, попробовать там, – вслух размышляла Валя. – Есть еще театр в Омске, «Галерка», там все выпускники нашего театрального училища. Всегда должен быть выбор.