Болотное гнездо - Валерий Хайрюзов

Узкими дворами, укорачивая путь, быстрым шагом пошел в сторону драматического театра.

Но для меня драма началась, когда я почти добрался до театра: небо исполнило свое обещание, ледяной стеной хлынул дождь, и через пару минут моя одежда стала чем-то вроде хлюпающей водосточной трубы.

Я добежал до служебного входа, но там меня ждало новое разочарование; охрана сообщила, что директор еще не приехал, и посоветовала подождать. Я подумал, что мне бы сейчас в самый раз раздеться и отжать одежду, она липла к телу, туфли, словно жалуясь, хлюпали, на кафельном полу подо мной расплывалась лужа. Мимо спешили служащие, они сворачивали зонты и ныряли в темное нутро театрального лабиринта. Я посмотрел в окно, за стеклом с водостоков потоком лилась вода, ударяясь об асфальт, она потрескивала, словно на сковородке, дождь набирал силу.

«Придется сохнуть здесь», – обреченно подумал я.

В этот момент распахнулась дверь, и, минуя вахтеров, из лабиринта вышла молодая женщина, приготавливая для улицы пестрый зонт. Оглядев ее ладную, затянутую в плащ фигурку, я приподнялся со скамейки и удивленно произнес:

– Валя! Как ты тут оказалась?

Ответить она не успела, неожиданно мы почти одновременно увидели под окном на полу крупную денежную купюру. Вот как она там оказалось, я не успел понять, сделав удивленное лицо, я кивнул на смятую бумажку.

– Кто-то выронил?

– Наверное, это я обронила, – запнувшись, сказала Валя. Я сделал вид, что мне нет дела до валяющихся бумажек, мало ли чего может оказаться на полу. Она одним движением преодолела пространство, подняла оброненную бумажку и сунула в карман.

– Ой, да ты совсем промок! – оглядев меня, воскликнула она. – Пойдем ко мне, я тебя обсушу.

Валя взяла меня за руку и повела в театральное обиталище.

– Это со мной! – уверенным голосом сказала она вахтерам.

Охранники кивнули, и Валя двинулась по коридорам и лестницам театра. Я, хлюпая размокшими туфлями, искоса смотрел на свою спасительницу, припоминая, что когда-то Валя была бортпроводницей, и мы летали в одном экипаже. Я вспомнил, что впервые обратил на нее внимание, когда она, тогда еще только начинающая стюардесса, на вечере в аэропорту спела шуточную песню:

Песня имела успех, и Валю в аэропорту стали даже шутливо именовать первой бортпроводницей. Мне не верилось, что передо мною стоит именно она, которая когда-то мне очень нравилась. Да и она, когда заходила в кабину, смотрела на меня влюбленными глазами. Теперь это была уже другая, уверенная в себе красивая женщина и, судя по поведению, в театре она занимала немалую должность. Меня это позабавило: оказывается, здесь, в этом логове Минотавра, как шутя про себя я называл директора театра, у меня есть знакомый человек.

Валя завела меня в комнатку, приказала снять одежду, сунула мне красный махровый халат, и я, подчинившись, стянул с себя липкую одежду, закутался в халат и стал наблюдать, как она ловко расправляется с моими мокрыми брюками, приводя их в надлежащий вид.

«Кто прошел службу в авиации, тот годен для любой работы», – подумал я, поглядывая за ловкими движениями Вали. Она почувствовала, что я смотрю на нее, поправила волосы и легким движением откинула их назад. Обычно, прилетая в новый аэропорт, я брал Валю с собой, мы ходили по улицам, музеям и магазинам незнакомого города. С ней было интересно: живая, открытая, красивая и, что меня особенно подкупало – начитанная. Общаться с нею было одно удовольствие.

Пока она занималась моей одеждой, я стал думать о своих непростых отношениях c директором театра. В городе ни одно мало-мальски известное культурное событие не проходило без его одобрения или участия. Это была моя третья попытка поставить пьесу в драматическом театре. Первая была давно, еще при советской власти. В город приехал новый главный режиссер Эдуард Симонян. Ознакомившись с местной пишущей и играющей публикой, он неожиданно для многих предложил поставить мою повесть «Приют для списанных пилотов».

– Живя на земле, не забывай смотреть на небо, – сказал Симонян, как бы отвечая на вопрос, почему он выбрал именно меня.

Я знал, что в Архангельске Симонян ставил Федора Абрамова, «Бременских музыкантов», «Трех мушкетеров». Когда я принес ему переделанную под пьесу повесть, Эдуард Семенович быстро прочел ее, хмыкнул и повел меня в зал, где были вывешены портреты актеров и начал перечислять, кого из них он предполагает назначить на роли, которые я обозначил в пьесе.

– А вдруг что-то произойдет, и вы уедете из нашего города? – спросил я, прощаясь и пожимая руку Эдуарду Семеновичу.

– Все может статься. Но, как говорится, рукописи не горят. Пьесы тоже, – улыбнувшись, сказал он.

Лучше бы мне не говорить этих слов, через месяц Симоняна сняли, и он уехал в Комсомольск-на-Амуре.

Следующая пьеса, которую я, спустя несколько лет, предложил театру, была «Точка возврата» о летчиках дальней авиации. С режиссером из Барнаула Виталием Пермяком мы долго перезванивались, затем встретились на театральном фестивале. Чтобы режиссер ощутил красоту летной профессии и характеры летчиков, я договорился с летчиками, и мы на учебном самолете, на котором военные отрабатывали заходы, полетели на бомбежку полигона в Наратае. Пожалуй, Пермяк был единственным театральным режиссером, которому довелось увидеть настоящую работу военных летчиков.

– Все, будем ставить! – сказал он, возвращаясь с аэродрома. – Я заметил, летчики – суеверный народ. Не фотографируются у самолета перед полетом, не любят слово «последний», предпочитая говорить «крайний». Это в пьесе надо обязательно обыграть.

На другой день мы встретились с ним в зимнем саду драматического театра, чтобы определить последующие этапы работы над пьесой. И неожиданно он начал расспрашивать о финансовой составляющей проекта. Тогда я считал, что главное – это сама пьеса, и начал отвечать уклончиво, полагая, что проблему можно будет решить во время работы. Лишь немного позже я начал догадываться, что Пермяк, возможно, хотел заручиться авансом. Но я был не готов к такому повороту. И это обстоятельство стало решающим, моя встреча с заезжим режиссером оказалась последней. На другой день, когда я позвонил, чтобы обговорить наши последующие шаги, он ответил мне уже из Барнаула, что передумал, поскольку у него нет здоровья летать туда-сюда на сверхзвуковых скоростях. Для меня это было чувствительным ударом, отказ произошел, когда мне казалось, что все идет как надо и впереди ждет интересная работа. Вот так неожиданно корабль наскочил на риф.

– Все псу под хвост! – выругался я. Верно говорил один из героев Булгакова, что театр – самое сложное сооружение, придуманное людьми.

Неожиданно Минотавр предложил написать пьесу о святителе Иннокентии, как он сам выразился, нашем великом земляке.