Вечеринка моей жизни - Ямиль Саид Мендес

нравится ему и, конечно же, заметила, что по-прежнему волнует его, возможно, даже больше, чем в молодости. Но он сказал ей, что не хочет, чтобы им снова воспользовались, чтобы ему снова пришлось собирать ее сердце по кусочкам после Брэндона.

Надя все это прекрасно знала и все равно не могла устоять перед его обаянием и страстным желанием, которое испытывала к его губам… и к нему самому. Надя шагнула к нему, а он в тот же момент шагнул в ее сторону.

Она затрепетала в предвкушении. Надя мечтала об этом с тех пор, как он исчез из ее жизни десять лет назад.

Маркос с легкостью мог принять предложение своих дядей и уехать, как только это заведение перестало бы его удерживать. Тогда после окончания ее вечеринки не осталось бы никаких обязательств, связывающих их, кроме влечения, которое они испытывали, и воспоминаний о том, как все было хорошо, пока жизнь и обязанности не помешали им.

Она почувствовала его дыхание на своей коже, а когда подняла глаза, то увидела те же сомнения, которые омрачали его лицо, словно темные грозовые тучи, их невозможно было игнорировать.

Но ночь была приятно теплой и ясной, а звезды сияли тысячью возможностей, и Надя безумно его хотела.

Прежде чем она решилась подняться на цыпочки, Маркос наклонился и поцеловал ее.

Сначала это было лишь легкое, неуверенное и осторожное прикосновение его губ к ее губам.

Но затем она словно проснулась ото сна, и влечение взяло верх. Надя поднялась на носочки, желая быть как можно ближе к нему, как будто сила поцелуя заставляла ее парить. Но до того, как поддаться вихрю эмоций, Надя обвила руками его шею и приоткрыла губы, стремясь насладиться и им самим, и его страстью.

Маркос провел руками по ее спине, и Надя почувствовала его нерешительность, но прижалась к нему ближе, пока он не уступил своему желанию и не обхватил рукой ее ягодицы.

Надя часто думала, что, после поцелуя с ним ее любопытство и сожаление будут удовлетворены. Что она сможет покончить с этим и жить дальше, как было во многих других аспектах ее жизни.

Потом, ощутив тепло его рук на себе и его вкус на своем языке, Надя почувствовала, как ее охватывает жгучее желание, и если она не исследует каждый дюйм его тела и не почувствует его внутри себя, то умрет.

Кто-то присвистнул вдалеке, и Надя с Маркосом отскочили друг от друга, как ошпаренные.

Она чувствовала, как от ее мокрой футболки поднимается пар, ее кожа казалась разгоряченной. Маркос выглядел так, будто ему перекрыли кислород, без которого он не мог обходиться.

– Иди сюда, – позвал он, и его голос был хриплым и многообещающим.

Надя прикусила распухшую губу и покачала головой, всхлипнув от облегчения. Все годы, проведенные с Брэндоном, она ничего не чувствовала, когда он смотрел на нее или прикасался к ней. Она полагала, что это ее вина. Что она дефективная. Как еще она могла объяснить, что ничего не ощущала, словно была мертва?

Но теперь достаточно было одного взгляда Маркоса, чтобы ее тело проснулось. Надя не могла устоять перед ним, но, если они не хотели устраивать спектакль на публике или, что еще хуже, попасть за решетку за непристойное поведение, им стоило найти другое место.

– Поедем ко мне домой, – предложила Надя.

Впервые в жизни она могла привести кого-то домой и не беспокоиться о соседях по комнате, родителях или о том, что кто-то осудит ее.

Маркос кивнул и наклонился к ней, чтобы снова поцеловать, как будто не мог удержаться. У нее было смутное подозрение, что, как только они сядут в его машину, им будет достаточно трудно доехать до ее квартиры.

Наде казалось, что она стала героиней песни Бэда Банни, и она была полна решимости соответствовать тексту, звучащему в ее голове.

В этот момент зазвонил его телефон, мелодия песни Уитни Хьюстон «I’ll Always Love You» заглушила ночные звуки. Сначала он не обращал внимание на звонок, но, когда телефон зазвонил снова, Маркос разочарованно хмыкнул.

– Это звонит сиделка моего отца. Я должен ответить. Прости, – пробурчал Маркос, не желая отрываться от ее губ и рук.

– «Я буду любить тебя вечно?» – спросила Надя.

Маркос усмехнулся, и когда он облизнул губы, она едва не набросилась на него, чтобы соблазнить прямо там и в ту минуту.

– Это любимая песня моего отца, – объяснил он, набирая номер.

Наде стало холодно, как только Маркос отстранился от нее. Поэтому она скрестила руки на груди, чтобы сохранить память о его объятиях.

– Привет, Сантьяго. ¿Todo bien? – спросил он, и это было ужасно сексуально: взволнованный и говорящий по-испански Маркос, его губы распухли от поцелуев с ней.

Голос на другом конце провода звучал спокойно, и говоривший, должно быть, ответил, что все в порядке, потому что внезапный страх, промелькнувший в глазах Маркоса, исчез. Он вздохнул и почесал подбородок, который украшала двухдневная щетина. Маркос посмотрел на Надю, поджав губы, и она приготовилась к плохим новостям.

Он повесил трубку и, снова посмотрев на нее, сказал:

– Это по поводу моего отца.

– Он в порядке?

Маркос кивнул и развел руки, приглашая ее в свои объятия. Она не могла и не хотела противиться. Он крепко обнял ее и поцеловал в макушку.

– Он спрашивал обо мне. Обо мне, а не о моем двоюродном брате Александре. Сантьяго говорит, что отец кажется более здравомыслящим, чем когда-либо, как будто он только что очнулся ото сна.

Надя на секунду закрыла глаза. Слова дались ей с трудом, но она должна была их произнести.

– Ты должен поехать домой и повидаться с ним.

Маркос кивнул, а затем указательным пальцем приподнял ее подбородок. Он подарил ей долгий, томный поцелуй, в котором было столько обещания и любви, что она почти опьянела.

– Да, должен, но еще не очень поздно. Я тут подумал, что после того, как я вернусь домой и поговорю с отцом, я мог бы заскочить к тебе домой. Ты не против? – Он нервно сглотнул. – Ты можешь сказать «нет». Ты должна сказать «нет». Но я люблю тебя, Нани, – признался Маркос, закрыв глаза и судорожно выдыхая, как будто произнесенные слова, наконец-то, дали ему свободу и одновременно причинили боль. – Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, и если не скажу тебе об этом, если не смогу доказывать тебе свою любовь в течение всей оставшейся жизни, то знаю, что буду сожалеть об этом вечно. Но если ты не чувствуешь того же,