Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

Он только покачал головой:

- Ни в чем.

- Ненависть Олафа к женщинам ослабляет его, а я стараюсь несмеяться над слабостями других людей.

Эдуард закрыл глаза и покачал головой:

- Никак ты не можешь оставить это без ответа.

- Я не инвалид! - вспыхнул Олаф.

- Твоя бессознательная и непримиримая ненависть ослепляеттебя, когда дело касается причины ненависти. Копы вышибли меня с осмотра местапреступления, потому что вчерашний главный коп оказался христианским правымэкстремистом и счел меня дьявольским отродьем. Он предпочитает, чтобы большепогибло людей, чем воспользоваться моей помощью в раскрытии дела и обойтисьменьшими жертвами. Его ненависть ко мне берет верх над желанием расправиться смонстрами.

Олаф все еще стоял, но напряжение в нем ослабло. Вроде бы ондействительно меня слушал.

- У тебя ненависть к женщинам сильнее желания пойматьмонстра?

Он посмотрел на меня, и впервые его взгляд не был злобен. Онбыл задумчив.

- Эдуард позвал меня, потому что я в своем деле лучший. И яникогда не бросал работы, пока дичь не была убита.

- А если нужен мой опыт в противоестественном, чтобы убитьэтого монстра, ты сможешь с этим смириться?

- Мне это не нравится.

- Это я знаю, но я спросила не о том. Можешь ли тысогласиться с тем, что мои знания помогут тебе убить монстра? Можешь принятьмою помощь, если так будет лучше для дела?

- Не знаю, - ответил он.

По крайней мере он был честен, даже рассудителен. Началоположено.

- Вопрос в том, Олаф, что тебе дороже: успешное убийстводичи - или ненависть к женщинам?

Слышно было, как застыли Эдуард и Бернардо. Комната будтозатаила дыхание.

- Дороже всего - убить.

Я кивнула.

- Отлично. И спасибо.

Он покачал головой:

- Если я принимаю твою помощь, это еще не значит, что ясчитаю, будто ты мне ровня.

- Вполне согласна.

Кто-то пнул меня ногой под столом. Наверное, Эдуард. Но мы сОлафом кивнули друг другу, правда, без улыбок, но заключив перемирие. Если онсможет справиться со своей ненавистью, а я - со своими приколами, перемириеможет продлиться достаточно долго, чтобы мы раскрыли дело. Я сумела вложить"файрстар" в кобуру незаметно для Олафа, что подтвердило невысокоемнение о нем. Эдуард заметил, и Бернардо, по-моему, тоже. Так какая же у негоспециальность? Что толку в нем, если он не знает, где находятся пистолеты?

После завтрака мы снова вернулись в столовую. Бернардовызвался мыть посуду - видно, искал любой повод увильнуть от бумажной работы.Хотя я начинала подумывать, не был ли и Бернардо так сильно испуган этимиувечьями, как Эдуард. Даже монстры боялись этой твари.

Вчера вечером я собиралась повременить пока с чтением отчетовпатологоанатомов, но сейчас, при свете дня, призналась себе, что простострусила. Читать об этом было не так страшно, как все видеть, и мне очень нехотелось браться за фотографии, я их боялась, и как только я себе в этомпризналась, то определила для себя эту работу как первоочередную.

Эдуард предложил мне развесить все фотографии по стенамстоловой.

- И продырявить булавками твои чистенькие стены?

- Какое варварство! - возмутился Эдуард. - Нет, мыпластилином прилепим.

Он достал желтый прямоугольник, отломил кусок и протянулОлафу и мне.

Я зажала пластилин между пальцами, свернув в шарик. Этовызвало у меня улыбку.

- С начальной школы не видела пластилина.

Следующий час мы втроем лепили фотографии на стены. Возня спластилином напомнила мне четвертый класс и как мы помогали мисс Купер лепитьна стену рождественские картинки.

Мы развешивали таким образом веселых Санта Клаусов, большиекарамельные трости и яркие шары. Сейчас я развешивала расчлененные тела, лицасо снятой кожей крупным планом, снимки комнат, набитых фрагментами тел. Когдамы закрыли одну стену, я уже была несколько угнетена. Наконец фотографии занялипочти все пустое пространство на стенах.

Встав посреди комнаты, я оглядела стены.

- Боже мой!

- Что, слишком сурово? - спросил Олаф.

- Отвали, Олаф.

Он что-то начал говорить, но Эдуард произнес:

- Олаф.

Поразительно, сколько зловещего смысла он смог вложить водно короткое слово.

Олаф задумался на секунду и решил не напирать. Либо он умнелна глазах, либо и он боялся Эдуарда. Угадайте, что казалось мне вероятнее?

Мы группировали фотографии по местам преступлений. Здесь явпервые глянула на растерзанные тела.

Доктор Эванс их описал как разрезанные острым предметомнеизвестной природы, а в дальнейшем разорванные в суставах руками. Но егоформулировки бледнели перед реальным положением дел.

Сперва я разглядела только кровь и куски. Даже зная, на чтоя смотрю, я не могла сосредоточиться - разум отказывался воспринимать. Эффектбыл такой же, как при рассматривании стереоскопической картинки, когда видишьтолько цвета и точки, а потом вдруг весь предмет. А потом уже не можешь невидеть. И мой разум пытался пощадить меня, просто не позволяя сложитьсяцелостному изображению. Мой разум меня защищал, а он это делает, только когдадело слишком плохо.

Если я прямо сейчас уйду, пока зрение не различает всейкартины, я Как-то отгорожусь от этого ужаса. Я могла бы повернуться и уйти.Хватит. Еще одного кошмара мой мозг не выдержит. Так, наверное, можно сохранитьздравый рассудок, но спасется ли следующая семья, на которую эта тварь наложитлапы или что там у нее есть? А прекратятся ли увечья и смерти? Поэтому яосталась, заставляя себя разглядывать первую фотографию, ожидая, пока увижу наней четкое изображение.

Кровь была ярче, чем в кино, - вишневая. Полиция сфотографом приехали раньше, чем кровь начала высыхать.

Я спросила, не оборачиваясь:

- Почему полиция так быстро нашла тела? Кровь еще свежая.

- Родители мужа должны были заехать к ним и позавтракатьперед работой, - ответил Эдуард.

Мне пришлось отвернуться от фотографии, опустить глаза.

- Ты хочешь сказать, что родители его нашли в таком виде?

- Хуже, - ответил он.

- Что еще может быть хуже?

- Жена сказала лучшей подруге, что она беременна. Зазавтраком они собирались сказать родителям, что им предстоит стать дедушкой ибабушкой.