Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

Я проснулась и замигала от солнечного пятна, упавшего накровать. Но разбудил меня не свет - кто-то легонько стучал в мою дверь.

- Эдуард велел вставать.

Я не сразу узнала голос Бернардо. И без Фрейда понятнозначение последнего сна - Ричард в простыне. Надо мне быть поосторожнее сБернардо. Стыдно, но это так.

Я села в кровати и крикнула в сторону двери:

- Который час?

- Уже десять.

- Ладно, иду.

Но что-то я не расслышала удаляющихся шагов. Либо дверьнадежнее, чем кажется, либо Бернардо движется тихо. Если бы здесь был толькоЭдуард, я бы натянула джинсы и просторную футболку и пошла бы пить кофе. Но вдоме был народ, и все мужчины.

Я сумела проникнуть в ванную и одеться, никого в коридоре невстретив. Оделась я в темно-синие джинсы, синюю тенниску, белые носки и моилюбимые черные кроссовки. Обычно я не беру пистолетов, пока не выхожу в большойстрашный мир, но в доме Эдуарда большой страшный мир жил в соседней комнате, ипотому я сунула "файрстар" во внутреннюю кобуру штанов под правойрукой. Причесанная, умытая и вооруженная, я пошла на запах бекона.

В маленькой, тесной и белой кухне все приборы были черные, иконтраст, пожалуй, ощущался слишком резко, особенно при первом утреннемвпечатлении. А на белом деревянном столике стоял еще один букет полевых цветов.Снова Донна постаралась, но, честно говоря, тут я была с ней согласна. Хотькак-то нужно было создать уют на кухне.

Во всяком случае, присутствие двоих мужчин за столом непридавало комфорта обстановке. Олаф побрился так, что от всего волосяногопокрова оставил одну только черную линию бровей. Вырядился он в черную майку ичерные брюки. Туфель не было видно, но я могла поспорить, что они цветовойгаммы не нарушают. Еще он прихватил с собой черную наплечную кобуру с большимавтоматическим пистолетом какой-то системы - я не узнала марку - и нож с чернойрукоятью в черных ножнах под левой рукой.

Наплечная кобура колется, если надевать ее поверх майки, нуи пусть - не мои проблемы.

Бернардо был одет в белую футболку с короткими рукавами ичерные джинсы. Верхний слой волос он стянул с боков на макушку под большойпестрый берет. Вся остальная часть черной шевелюры спадала на плечи и резкооттеняла на фоне белой рубашки. Сзади на правом бедре у него виселадесятимиллиметровая "беретта". Ножа я на нем не видела, но он точнобыл.

Эдуард стоял у плиты, раскладывая омлет со сковородки на дветарелки. Он тоже был в черных джинсах и ковбойских сапогах, в такой же белойрубашке, как и вчера.

- Ух ты, ребята, мне что, идти переодеваться?

Они все посмотрели на меня, даже Олаф.

- Вполне приличная на тебе одежда, - ответил Эдуард.

Он отнес тарелки к столу и поставил перед пустыми стульями.В центре стола, возле цветов, стояла тарелка с беконом.

- Но несоответствующая, - сказала я.

Эдуард и Бернардо улыбнулись, Олаф - нет. Вотудивительно-то.

- Вы все вроде как в униформе.

- Пожалуй, - сказал Эдуард и сел на один из свободныхстульев. Я заняла второй.

- Надо было меня предупредить насчет формы одежды.

- Мы не нарочно так оделись, - сказал Бернардо.

Я кивнула:

- И потому так забавно и вышло.

- Я не пойду переодеваться, - заявил Олаф.

- Никто и не предлагал, - ответила я. - Я просто поделиласьсвоими впечатлениями. - В яичнице были какие-то зеленые и красные кусочки. - Аэто что такое?

- Зеленый перец, чили и кубики ветчины, - ответил Эдуард.

- Господи, Эдуард, зачем?

Я люблю яйца в таком виде, как их создал Бог, - без ничего.

Повернув омлет вилкой, я потянулась за беконом. Половина егобыла еле обжарена, другая половина - до хруста. Я взяла зажаренный кусок.

И у Олафа на тарелке бекон был с корочкой. Ну-ну.

Я произнесла над едой молитву. Эдуард продолжал есть, ноостальные замялись, чувствуя себя неуютно с полным ртом. Всегда забавнопроизносить молитву в компании людей, которые этого не делают. Такоесконфуженное молчание и лихорадочная мысль: то ли жевать, то ли перестать. Ядоговорила слова молитвы и взяла кусок бекона. Вкусно.

- Каков план игры на сегодня? - спросила я.

- Вы еще дела не дочитали, - сказал Эдуард.

Бернардо застонал.

- Я думаю, это напрасная трата времени, - сказал Олаф. - Мыих прочли. Не верю, что она найдет что-нибудь новое.

- Она уже нашла, - ответил Эдуард.

Олаф повернулся к нему, задержав вилку с беконом на полпутико рту:

- Ты о чем?

Эдуард рассказал.

- Это пустяк, - заявил Олаф.

- Это больше, чем ты сделал, - спокойно ответил Эдуард.

- Если я такая обуза в этой работе, то, может, мне уехать?

- Если не сработаешься с Анитой, то, наверное, придется.

Олаф уставился на него.

- Ты предпочитаешь для поддержки ее, а не меня? - удивленноспросил он.

- Да.

- Я ее могу сломать о колено, - произнес Олаф.

Удивление сменялось гневом. Боюсь, что у Олафа почти всеэмоции переходят в гнев.

- Может быть, - согласился Эдуард. - Но не думаю, что онатебе предоставит шанс.

Я подняла руку:

- Эдуард, не превращай это в состязание.

Олаф неторопливо повернулся ко мне и медленно и оченьотчетливо произнес:

- Я с бабами не состязаюсь.

- Боишься проиграть? - спросила я и тут же пожалела. Минутаудовлетворения не стоила выражения на его лице, когда он поднялся со стула. Япригнулась к столу и вытащила "файрстар", направив его под столом всторону Олафа.

Он стоял, нависая надо мной, как древесный ствол из мышц.

- Эдуард все утро рассказывал мне о тебе. Пытался убедить,что тебя стоит слушать. - Он мотнул головой. - Ты ведьма, а я нет. Тварь, закоторой мы охотимся, может обладать магией, и нам нужен твой опыт. Пусть этовсе и правда, но терпеть от тебя оскорблений я не стану.

- Ты прав, - сказала я. - Прошу прощения. Это была глупая шутка.

Он заморгал:

- Ты извиняешься?

- Да. В тех редких, редчайших случаях, когда я не права, ямогу извиниться.

Эдуард пристально глядел на меня через стол.

- В чем дело? - спросила я.