Провидение - Кэролайн Кепнес

Выехав на главную дорогу, мы попадаем в небольшую пробку, и я уже догадываюсь, куда мы направляемся: в торговый центр «Финч Плаза». Готов спорить, Джон назначил ей встречу в старом ювелирном магазине, где он провел все те годы, тоскуя по ней. Наверняка встретит ее, преклонив колено, и поднесет кольцо из фольги или какой-нибудь символический подарок, напоминание о прошлом.

Мимо проносится машина «скорой помощи», и я вспоминаю, кто такой Бородач. Убийца.

Хлоя глушит двигатель, и я останавливаюсь на приличном удалении, чтобы остаться незамеченным. Вижу, как она смотрится в зеркальце, выпрыгивает из машины на пустую парковку. Ее улыбка могла бы спасти мир, быть может, и Джона тоже.

Как только она скрывается в торговом центре, распахиваю дверцу. И тут же понимаю, что облажался. Мне все это знакомо. Это давление. Этот звук. Эта вонь. Слишком долго сидел, а когда у тебя мочеприемник, этого делать нельзя, нельзя притворяться, будто его нет. Иначе лопнет прямо на тебе и все испачкает.

У меня в машине сумка, и в ней все необходимое для ухода за стомой[94], а также смена одежды. Я не могу идти прямо в ювелирный магазин, как собирался. Придется тащиться в туалет. А пока я там закончу, они могут уехать, то есть отправиться неведомо куда.

Для Хлои это может быть путь к смерти.

Хлоя

К торговому центру через парковку я не иду — я плыву по волнам воспоминаний об этом месте. Когда парковалась, он прислал сообщение: «Я здесь». Я чувствую то же самое — я здесь, я готова. Меня переполняют воспоминания: я бывала здесь, когда его не было, беззаботной девчонкой, девчонкой-без-Джона; бывала, когда и он был здесь, когда он видел меня с моими друзьями, с Кэрригом, видел другой, той, что наврала, будто остается дома учить уроки. И все равно он махал мне рукой, не обижался, не злился. Груз его прощения, груз его любви. Груз от осознания того, что я ходила здесь и не знала, что он там, внизу, спит. Гадания, вопросы без ответов, тайные слезы, стук в гардеробную и голос мамы или Ноэль: «Ты уже? Можно посмотреть?»

Открываю первую дверь и вспоминаю, как приходила в его убежище и видела выражение его лица. Он всегда уже был на месте и ждал меня. Открываю вторую — и вот я на месте, в торговом центре. Я здесь. Сейчас я спокойнее, чем была на улице. Я уже забыла, что чувствует Джон, как он всегда унимает во мне потребность нравиться, угождать, быть той, кого приглашают и принимают как свою. Меня отделяют от него всего пятьдесят футов, и, кроме нас, нет больше ничего. Наши встречи всегда проходили спокойно и ровно, и меня это пугало. Если я вдруг вскакивала и уходила, он оставался сидеть в одиночестве. Трудно быть юной и чувствовать, что подбираешься к пониманию себя, всех своих минусов и плюсов.

Но теперь я достаточно взрослая.

Дверь в «Роллинг Джек» закрыта. Стекло заклеено старыми газетами. Стучу в стекло, как стучала в дверь убежища. Нет ответа. Берусь за металлическую ручку и замечаю — пальцы дрожат. Дверь поддается легко, и я ступаю на зеленый ковер с подогревом. Гудят включенные галогенные светильники. Останавливаюсь в нерешительности, потом слышу его.

Стук-стук.

Джон.

Не обманул. Он здесь. И я здесь. Зажимаю рот рукой. Он в задней части помещения, за перегородкой из плексигласа, в помещении, где всегда было полно снаряжения, клюшек для гольфа и снимков со здоровяками из «Луисвиля». Он в черной футболке. Джинсы. Ботинки. Волосы. Чисто выбрит. Вокруг глаз морщинки. Годы. Но он все тот же Джон. Немного отстраненный, не рвется в дверь, чтобы меня обнять.

Он тоже меня рассматривает. Его взгляд падает на мой безымянный палец и возвращается. Он понимает.

Иду к двери в заднюю комнату, и он не сводит с меня глаз, когда я дергаю за ручку, как сделал бы любой на моем месте. Ручка все та же, бронзовая, помятая. Тяну сильней. Не поддается. Он сдерживает дыхание. Не двигается со своего места. Он не отпирает дверь, не спешит прижать меня к себе. Он не сделал этого тогда, не делает сейчас, и я отпускаю ручку.

— Джон? — Это самый трудный вопрос, который я годами носила в себе.

— Хлоя, — говорит он. — Прости.

Опустившись на пол, я плачу из-за того, что жизнь вот такая. Я думала, все будет по-другому, потому что все стало другим, потому что я взрослая. Я больше не разрываюсь, я ушла от чужого к своему, и казалось, что вот она, моя новая жизнь. Но здесь еще одна дверь. И вроде бы виновата я.

— Прости, Джон. Мне так жаль. Знаю, мне нужно было лучше относиться к тебе. Прости за то, что я такая, как есть.

Он снова стучит в стекло.

— Хлоя, не говори так. Никогда так не говори.

Я перестаю плакать. Но он по-прежнему просто стоит там. И не открывает дверь.

— Почему ты не выйдешь ко мне, Джон?

— Я не могу.

Меня пробирает дрожь. Так бывает, когда просыпаешься ночью от холода, если оставить окно открытым.

— Джон, что значит, не можешь? С тобой все в порядке?

Он тяжело вздыхает, и я вижу, что он спешит справиться с наплывом чувств. Глаза блестят от слез, кулаки сжимаются. И все это он держит по ту сторону стекла, будто боится навредить мне. И по его взгляду я понимаю, что не ошибаюсь. Это не страх. Это что-то реальное. Опасность. Закрытая дверь.

Я касаюсь его единственно доступным мне способом, через стекло. Его ладонь встречается с моей с той стороны стекла. Он тихо плачет.

— Джон, что не так?

— Я думал, ты будешь злиться.

— Джон, я никогда не злилась на тебя. Единственное, из-за чего я разозлилась бы, это если бы ты ждал слишком долго. Но мы здесь. А жизнь длинна.

Он не отвечает, и его молчание звучит как приговор. Нет, Хлоя, жизнь коротка.

— Что не так? — снова спрашиваю я.

— Я был на твоей выставке, — говорит он.

У меня кружится голова, и я прижимаюсь ладонями к стеклу.

— Это был ты.

— Ты упала в обморок.

— Как и в первый раз, когда увидела тебя после возвращения.

— Да. Думаю, в глубине души ты уже знаешь, Хлоя. Я не могу это объяснить. И не хочу таким быть. Но он что-то сделал со мной в подвале, пока я спал. Звучит безумно, но когда я испытываю к людям сильные чувства… я причиняю им вред. — Он смотрит на меня. — Коди не убежал, Хлоя. И Ноэль…

У меня по спине бегут мурашки. Смотрю на дверную ручку. До меня впервые доходит, что здесь происходит. Он не болен заразой вроде гриппа и не наказывает меня. Он запер дверь, чтобы уберечь меня.

— Ноэль, — говорю я. Это как очнуться ото сна, отличить реальное от нереального. Тот коп, что спрашивал меня про Ноэль и про сердечный приступ… И все эти годы между смертью Ноэль и сегодняшним днем. Вот почему он держался на расстоянии. Когда вернулся, когда оставался дома. Вот почему. Я постоянно задавалась этим вопросом, а теперь поняла. Мне словно имплантировали в мозг новый язык, и я бегло говорю на нем, не приложив усилий для обучения. Я знаю его, но не понимаю, как это произошло.