Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов

Майс усмехнулся крестьянской простоте и, поставив себя на место русского, предположил: такой хапуга обязательно что-то стырил. Портсигар серебряный, кольцо золотое, часы или перчатки кожаные. С такими загребущими лапами быть иначе не может, надо бы спросить.

– Брал ли что-нибудь себе?

– Нет, как можно? Ну ладно, ладно, – видя сверлящий строгий взгляд с прищуром, как у прокурора, Силантьевич пошёл на попятную, – пистолет у него с собой был. Симпатичный такой, германский. У меня и так оружия раз-два и обчёлся. Отдать? Эх, забирайте, и так никакого прибытку.

С тем и отпустили Савелия Силантьевича, а Майс приказал доставить ему для допроса пленного. Минут через пять в комендатуре происходил переполох. Вызвали врача, но тот лишь смог констатировать смерть, возможно вызванную кровоизлиянием в мозг. Точнее он определить не мог, квалификации не хватало. Опросили охранника, клятвенно заверившего, что всё, как обычно, всего-то разок стукнул задержанного, игнорировавшего его команды. Как бил? Естественно, ногой, в живот да в голову. Вот, даже капли крови на сапоге. Сплюнув от досады, Майс пошёл на доклад к Долерману. Он сам заставлял охрану быть жестокими по отношению к задержанным, так что винить кроме себя было некого, а уже рано утром из Хиславичей выехала машина, везя вместе с окоченевшим трупом пухлый рюкзак в Починки. Уровень найденных документов был явно вне компетенции поселковых фашистов. Не дотягивал до него и унтерштурмфюрер СД, получивший их, зато некоторые снимки и калька карты прекрасно дополняли все его выкладки по недавнему делу, связанному с диверсией на аэродроме. На фоне полученных материалов пропажа отряда охотников за головами, состоящего из проштрафившихся финнов, выглядела рядовым сопутствующем событием. К тому же начиналось решительное наступление на Москву и все слали победоносные отчёты. Омрачать личный успех какими-то добровольцами было невыгодно. Необходимо было соответствовать, так сказать, общей температуре по больнице. Шифровальный блокнот вместе с остальными вещами отправился в Смоленск, в абвер.

С середины ноября, а вернее – ближе к концу месяца, гитлеровцы, которых приходилось встречать смолянам, вдруг будто полиняли, словно их пыльным мешком из-за угла хватили. Куда девалась прежняя барственность, чувство превосходства? Солдаты блицкрига обрели даже словоохотливость, стали заговаривать с местными, учтиво вставляя герр или фрау, а не как раньше, русс швайне. Теперь между «кумпелями» (солдаты-приятели) можно было услышать такие слова, как «сибиряки», «катюша», «Жуков». При этом, выговаривая, они крутили головами, будто и вправду узнали наконец цену и полнокровным дивизиям, и гвардейскому миномёту, и генералу Жукову. Всё чаще их разговоры сводились к ранениям, гарантирующим отправку домой, и об ужасных русских морозах. Колёса вермахта впервые за несколько лет войны получили прокол. Военная машина работала, могла двигаться, но уже не имела возможности нестись с прежней скоростью.

По улице Крепостная в доме номер четырнадцать, в одном из многочисленных кабинетов, гауптман отложил пару фотографий с лётчиками в сторону и, вооружившись увеличительным стеклом, стал рассматривать мелкий снимок. Из автобуса выходил высокий мужчина в дорогом пальто, рядом с ним, в учтивой позе унтерфельдфебель, а позади довольная физиономия лейтенанта. Увеличенная на пределе возможного карточка являлась частью какого-то более крупного панорамного снимка, но именно эта часть находилась в вещах убитого разведчика. Кто сделал негатив, теоретически можно было выяснить, фигуранты известны, осталось только допросить, при каких обстоятельствах и когда происходила встреча этих лиц, рассчитать расстояние до автобуса и определить возможный круг лиц, находившихся в полученном радиусе. К концу дня он получит доклад заместителя, уехавшего ранним утром в Шаталовку, а пока капитан контрразведки изучал человека в штатском. На глянцевой фотокарточке он был обведён кружочком, словно мишень. На секунду абверовец задумался, пытаясь что-то вспомнить, вынул из кармана портмоне и, выложив из него снимок, где вместе с родственниками жены, сам был запечатлён на фоне окрестностей Боденского озера. Водя лупой от одной фотографии к другой, он вглядывался то в лицо старика, то в лицо, обведённое кружочком. Сомнений не осталось, человек у автобуса был копией тестя, будь тот лет на тридцать моложе. Даже учитывая возраст, основные черты лица повторялись на обоих фото в самых мелких деталях: нос, подбородок, выражение глаз. Невероятно, неужели он выполнит данное старику обещание. Господину Дистергефту капитан был обязан практически всем, и дело даже не в том, что отставной артиллерист, покинувший после революции Россию, фактически заменил ему отца, а их брак с Магдой был более чем счастливый, пятеро детей тому подтверждение; Клаус дважды спас его. Первый раз от голода, когда двадцать лет назад, во времена продовольственных карточек и хлебных хвостов, золотом заплатил его матери за половину дома и не позволил ростовщику забрать особняк за долги, а про второй даже вспоминать не хотелось. Шёл тридцать пятый год, его патрон Конрад Патциг ушёл со своей должности, хлопнув дверью, и последовала чистка всех тех, кто сочувствовал Рёму. Началась эпоха, когда люди, считавшие возможным говорить, что Германия, где нет никаких свобод, где нет никакой гарантии ни для кого, где безраздельно правят голод и кнут, что этот режим не есть истинное царство свободы, прогресса и процветания – стали исчезать. Затем настала очередь других, до этого делавших вид, что тайная полиция есть суровая необходимость, а гласный суд обязательная привилегия. Враньё массовой пропаганды приобретало характер гипнотического внушения, и видящие факты – в упор не хотели их разглядеть. Это затронуло все слои Германии, и для Гюнтера, никогда не любившего Гитлера, для вида разделявшего идеи Рёма, настали времена ожидания. Неблагонадёжный – квадратик цветной бумаги приклеился к его личному делу. Таких в разведке не держат, а если отпускают, то только ногами вперёд. Старик тогда взял грех на душу и сдал своего знакомого, работавшего на британскую разведку ещё с Великой войны. Что у них там произошло, никто не знал, было лишь известно, что шпион помог семье Дистергефта выбраться из Крыма, хотя в воздухе витала версия о больших деньгах. Гюнтер напрямую обратился к Канарису и не прогадал. Конечно, огромную роль сыграло знакомство Клауса с Вильгельмом, когда тот ещё служил начальником штаба эскадры в Северном море, но не настолько, чтобы получить протекцию. Да она и не нужна была. Канарису тоже требовался успех, оправдывающий его на новой должности. Ниточки от раскрытого агента потянулись далеко. Лейтенанта, сумевшего провести самостоятельное расследование, временно простили, ввели в группу разработки, а через несколько лет начальник первого отдела рассказал о его возможной судьбе, не случись такого громкого успеха. И вот сейчас у него появилась возможность хоть как-то вернуть долг. Подняв трубку внутреннего телефона, он вызвал своего секретаря. Узнав, что машина с заместителем только что приехала из Шаталовки, Гюнтер спрятал фотографию в портмоне и открыл пепельницу, стоявшую рядом с чернильницей. Выполненный из серебра пенал был непростой. Он состоял из трёх частей: машинки для скручивания сигарет, ёмкости для пепла и коробочки для спичек. Было в этом пенале и ещё одно отделение, очень крохотное, известное лишь хозяину. Там хранилась ампула с ядом. Австрийскую никотиновую заразу, достававшуюся по пайку, капитан не любил. От ацетонового привкуса «Принц Генрих», «Милд сорт» его коробило, вызывая приступы кашля, и если бы не умница-жена, снабдившая мужа контрабандным ароматизированным табаком, то давно бы выплюнул лёгкие. В предвкушении хороших известий, Гюнтер стал колдовать над машинкой, крутя ролики.