Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов

* * *

Спустя отведённое для приведения себя в порядок время, хоть это и звучало издевательски, но в тумбочке присутствовали расчёска и одеколон, дверь в каморку отварилась вновь. Причём лязга запоров или щелчка замков слышно не было, из чего даже неосведомлённый человек мог бы сделать вывод: дверь не запиралась – «значит, всё же в гостях, а не в плену», – преждевременно решил для себя Гюнтер. В просвете появился хозяин дома и взмахом руки позвал за собой, провожая вверх по лестнице в гостиную. Пока они поднимались, гауптман голову дал бы на отсечение, что стоило ему как-то неловко остановиться или замедлить ход, как в спину упёрлось бы дуло пистолета, нож или того хуже – холодная игла шприца. Насколько он остро чувствовал позади себя опасность и какой-то охотничий азарт по отношению к себе со стороны Алекса, так и настолько ему было страшно обернуться, дабы подтвердить догадку. Вообще-то любой человек чувствует свою смерть, и Гюнтером овладело это чувство, словно скользкие студенистые щупальца почти гладили его кожу, как бы выжидая удобного момента. Так он боялся только в детстве, когда стая голодных собак чуть не покусала его, и этот детский страх, который он сознательно давным-давно переборол в себе, вновь вылез наружу, многократно усилившись, требуя полного подчинения воли. Наконец подъём по винтовой лестнице закончился. Идти, можно было только прямо. Проследовав по узкому и довольно холодному (несмотря на тёплую одежду), плавно вливавшемуся, как бутылочное горлышко кулуару, в чуть более широкий, разделявший внутреннюю и фронтальную стену здания с узкими окошками на улицу, остановились в конце коридора перед массивным полотном потемневшей от старости резной двери. К удивлению, достаточно было просто толкнуть, как она, благородно скрипя от долгого и добросовестного труда, словно и не было в ней двух пудов древесины, с лёгкостью раскрылась.

Стены, отделанные дубовыми панелями, мебель начала девятнадцатого столетия в стиле Шератона, обилие книжных стеллажей и письменный стол с зелёным сукном располагали к рабочей обстановке. Одновременно с этими предметами: барная стойка с богатым набором напитков, хьюмидор (ящичек с сигарами) с длинными кедровыми щепами и широкая софа говорили о том, что здесь же, после трудов, можно и отдохнуть. Не просто завалиться на мягкое ложе, задрав ноги, а именно расслабиться душой: чему поспособствует и бокал со спиртным, и хорошая сигара, и, что немаловажно, тёплая компания друзей, чего у Гюнтера никогда не было. Возле камина, в уютном кожаном кресле с пухлыми подлокотниками, пролистывая берлинскую «Дойче Альгемайне Цайтунг» сидел незнакомец в чёрных в тонкую полоску брюках и пушистом скандинавском свитере, закинув ногу на ногу, покачивая носком туфли. Со стороны двери была видна лишь передовица с картой, где жирной точкой, обведённой тонким кружком, красовалась Москва, и разобрать номер и дату можно было, обладая невероятно острым зрением, тем не менее не узнать этот выпуск гауптман не мог. В день его роковой поездки из Берлина прибыл самолёт, с которым в Смоленск попало около десятка этих газет. Предназначалась пресса только для высшего комсостава и Гюнтеру перепала совершенно случайно. Он читал эту газету в машине, и сам отдал на растопку костра, когда запретил использовать дефицитный бензин. Даже если представить, что солдаты сохранили её, и она досталась пленившим его бандитам, то всё равно выходила неувязка – его газета была скомкана, а эта с гладкими листами. Отсюда проистекал очень нехороший вывод: его могли подвергнуть проверке.

– Когда льётся много крови, люди от её запаха звереют. Господи, неужели не найдётся одного умного человека, способного это остановить? – раздалось за газетой.

Гюнтер несмело сделал шаг вперёд, чуть слышно кашлянул и увидел того, о ком думал. Над верхним краем газетного листа поблёскивало пенсне, а сквозь стекла с небольшими диоптриями на него уставились полные доброты и заинтересованности глаза. В точности как у тестя, когда он провожал его из последнего отпуска. Если и были хоть какие-то сомнения, то они рассеялись как дым. Вдруг за его спиной раздался голос:

– Петер, я пригласил Гюнтера отужинать вместе с нами. Будь добр, развлеки нашего гостя десять минут. Жду вас в столовой.

Кожа кресла скрипнула, сидящий на ней мужчина сложил газету и одновременно с кивком головы сказал: «Хорошо», после чего привстал и в несколько шагов подошёл к Гюнтеру, протягивая ему руку.

– Петер Дистергефт. С кем имею честь?

– Добрый вечер, герр профессор. Я Гюнтер Шмит.

– Судя по тому, что в вашем портмоне, как мне подсказали, находилась фотография с моими родственниками, вы…

– Магдалина Дистергефт моя жена.

– Крошка Лина… как она?

– Мы не виделись уже полгода.

– Расскажите, расскажите всё.

* * *

Склонения к предательству, о котором Гюнтер думал и боялся – не случилось, репутации более ничто не угрожало, а разговоры за столом остались лишь красиво произнесёнными фразами, лишёнными всякого дальнейшего продолжения. Вот только некоторые отдельные слова: «алтарь Святовита», «Сенька Разин зарыл», «конец войне», «у песчаной косы», «где Сары-су впадает в Итиль», – глубоко запали в голову профессиональному разведчику. Бредовым поискам Шамбалы и тому подобных мест он не придавал значения, но знал серьёзных людей, весьма плотно над этим работавших. Заинтересовать этих «учёных», как они себя величали, было крайне сложно, но в случае успеха их рекомендации могли превратиться в козырную карту при решении присвоения ему очередного звания. Гюнтер был карьеристом и этим всё сказано, вот только в первом отделе абвера звания раздавали неохотно. Вместе с тем была ещё одна вещь, которая многое объясняла, однако была опасна. В углу кабинета он заметил старую фотографию в рамке, где в дружеской позе, пожимая друг другу руки, молодой Алекс стоял рядом с покойным Фердинандом фон Бредовым на фоне добытых оленей. В личности министра обороны правительства Шлейхера, да и в прошлом одного из руководителей его ведомства, сомнений не было, гауптман видел его лично. Это был тот самый генерал, который по приказу Гейдриха был забит до смерти. Держать на виду такое фото было равнозначно, к примеру, как для советского служащего повесить фотографию с Тухачевским. Была ли это провокация или, наоборот, подчёркивалось, что хозяин дома мог быть представителем той старой волны разведчиков Веймарской республики, которая работала больше на энтузиазме, была относительно независима и во многом, кстати, не приняла приход Гитлера к власти, а уж после того убийства вообще прекратила всякую деятельность. Что бы ни говорили, а многие резиденты замыкались именно на покойном генерале. И знание этого подсказывало Гюнтеру не упоминать нигде ни Петера, а тем более Алекса. Любая тирания боится внутренних врагов больше, чем внешних, и даже получение сиюминутной выгоды будет не принято. Поэтому после ужина, за курением сигар, Шмит вспомнил историю, как известного музыкального критика, его двоюродного дядю Вилли Шмита в «Ночь длинных ножей» убили по ошибке, по случайному совпадению, перепутав с группенфюрером Вильгельмом Шмитдом. Рассказ не произвёл должного впечатления, к сторонникам Рёма собеседники были равнодушны, Алекс лишь уточнил, что большего числа мужчин нетрадиционной сексуальной ориентации, собранных в одном месте, как СА, он не знал, зато стоило обмолвиться, как здорово было при Веймарской республике, внутренне возликовал, когда отметил, как помрачнел хозяин дома. Всё это время он внимательно следил за его реакцией и понял, что не ошибся, догадавшись, кто Алекс на самом деле. А если догадка верна, то в дальнейшем можно попытаться прощупать на наличие оставшихся связей, и если это удастся, то погоны майора не за горами, и как говорят у него дома: жить как червячок в сале. Поздним вечером, когда Гюнтера проводили в башню, а именно так называлось место, где он очнулся, Петер, подсвечивая ему фонариком, сказал, что утром им предстоит поход на лыжах, если погода позволит.