Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов

Трынь-тррыннь, – зазвонил телефон.

Гауптман поднял трубку и, утвердительно ответив на вопрос секретаря о готовности к докладу прибывшего лейтенанта, вынул из машинки готовую сигарету. Дверь отворилась, и едва Гюнтер поднял голову, а заместитель уже стоял у края стола с папкой под мышкой и коробком спичек в руке. Немногие знали, что капитан не терпит зажигалок и то, что лейтенант был среди них, говорило о степени отношений. Сидящий за столом офицер подвинул от себя блюдце, на котором лежали изделия его труда, и, позволив дать подкурить, жестом руки предложил то же самое сделать гостю. Спустя несколько минут, когда окурки упокоились в пепельнице, был произведён доклад, происходивший в форме беседы с использованием подручных материалов. Рапорт можно будет прочесть потом, а пока требовалось расставить всё по своим местам, получить первое представление.

– Снимали пятого ноября, – рассказывал лейтенант, – из всех лиц, которые запечатлены, мне удалось побеседовать лишь с ним, – указав спичкой на унтерфельдфебеля, – Фрицем Дорфманом.

– Вот как?

– «Юнкерс» лейтенанта не вернулся с боевого задания девятого числа. Есть вероятность, что это его карточка, и она попала в руки русских.

– Прискорбно, продолжайте, Зигфрид.

– Вот здесь, если представить этот коробок за автобус, должны были находиться механики, а вот где-то с этого места работал фотограф. С другой позиции, чтобы получить известный нам вид, снимать нельзя. Нужно было находиться за автомобилем, его крыша в кадре. Слева взлётная полоса, справа ёлочки, остаётся площадка для курения. К сожалению, после диверсии пятеро из шести техников мертвы, выживший находится в госпитале, и допросить его пока не представляется возможным. Больше никого не было.

– Какое странное совпадение, словно концы зачистили. Зигфрид, я доволен твоим пояснением и соглашусь, что снимали с того места, которое ты определил. К сожалению, фотографа ты не установил, хотя это задание для курсантской школы. Меня же интересует гражданский. Что он делал на военном аэродроме? Ты же всегда оставляешь важную информацию на потом. Порадуй.

Лейтенант приободрился, на мгновенье с его губ снизошла улыбка, но он тут же взял себя в руки и продолжил говорить с вдумчивым выражением лица:

– Это профессор из конторы Розенберга. По штампу на номере автомобиля, которым он пользуется, удалось установить воинскую часть. Однако по документам такой номер не числится. Пришлось надавить на кое-кого, и выяснилось, что регистрацию провели с нарушением. Дело в том, что комендатура осталась прежняя, несмотря на изменение с тылового армейского района на тыловой район группы армии. Часть с этим номером полевой почты находится сейчас под Вязьмой, но действующие лица остались на месте. Я поговорил с офицером, который оформлял документы. Вся эта история с номерным знаком отдаёт душком, но вопреки всему, я установил местонахождение интересующего нас объекта, а дальше было просто. Где-то в районе посёлка Хиславичи, на север по реке у профессора особняк. Охрана аэродрома там была, говорят, маленький замок. Чинуши всегда забирают самое лучшее, – лейтенант с сожалением в голосе добавил, – да вы и сами знаете.

Кабинет, в котором происходила беседа, был убог и больше напоминал комнату для допроса: решётка на окне, светомаскировочные шторы, стол, три стула, лампа, шкаф и вешалка на треноге. Единственным украшением являлся массивный сейф, который не смогли эвакуировать прежние хозяева. В принципе, найти место лучше было возможно, проблема стояла в безопасности и в том, что все служащие в этом здании готовились переехать в Москву, по крайней мере, свято в это верили.

– Полно, лейтенант. У каждого свои задачи. И если мы привыкли к аскетизму, то люди искусства и науки предпочитают тёплые обжитые места, пусть даже и временно. Им там лучше думается. Продолжайте и не обращайте внимания на мои дополнения.

– Простите, отвлёкся. Все называют его герр профессор или как принято у русских, Петер Клаусович. Тёмная личность, вроде у всех на виду, а спроси что-нибудь конкретное – люди теряются. Был по своим делам и ничем не интересовался. Отмечают очень дорогую одежду на нём и водителя швабца.

– Личность водителя установили?

– Да, это дальний родственник профессора. Гефрайтер на посту разговаривал с ним. Сам он из пригорода Оберсдорфа, так он сообщил, что речь с таким акцентом слышал только от своего деда, а тот со своих гор никогда в жизни не спускался.

– Интересное наблюдение, но вернёмся к объекту.

– Он частый гость у лётчиков, заправляет у них свою машину и отсылает какие-то опломбированные посылки в Берлин. Кстати, когда вы сказали, что его лицо уже попадалось вам на глаза, вы были абсолютно правы. На аэродроме мне подсказали и даже показали вырезку из августовской газеты «Атака». И ещё, не знаю, насколько это важно, но он однофамилец с вашей женой. Фамилию я уточнил из журнала на КПП в Шаталово. Там он записан как Дистергефт. Журнал я изъял, Дорфмана, почитающего профессора как бога, привёз сюда. Это всё.

– А что за посылки, я не поверю, если не удалось, хоть что-то выяснить?

– Так, слухи. Баадер вывозил из Смоленска золото, вроде бы и Дистергефт к этому был причастен. Точно известно, что он провожал его самолёт.

– Что ж, поработай с эти Дорфманом, только осторожно. Выясни всё, что ему запомнилось в профессоре, жесты, привычки, ну, ты знаешь. Без четверти десять жду с полным рапортом.

Когда дверь за лейтенантом закрылась, Гюнтер хотел было позвонить своему приятелю в Берлин, дабы тот узнал по своим каналам о Петере Клаусовиче, но едва он взялся за трубку телефона, как передумал. Мало ли что последует за этим? Слишком много совпадений указывало на то, что на снимке сын его тестя, а если с ним что-то не так, то карьера завершится очень быстро. Старик рассказывал, что ведёт переписку с Петером через каких-то людей Вильгельма, значит, всё это время профессор находился в России, и тогда вызывает сомнение его участие в команде Розенберга. С другой стороны, если он находился под присмотром абвера, то беспокоиться не о чем, но толика сомнения всё же оставалась. Не просто же так фотокарточка оказалась у шпиона, с такими вещами не шутят. А оружие, вернее патроны, которые были при нём? Экспансивные пули не фабричного изготовления. К чему такие сложности? Если Петера готовились убить, то использовали бы проверенные стандартные патроны. Хотя иногда так поступают, когда хотят внести путаницу и сбить со следа. Вот только зачем использовали русского? Именно использовали, так как добыть форму, пошитую в рейхе для аналогичной с абвером службы, у большевиков не проблема. Тем не менее шпиона снабжают какой-то реконструкцией, словно не в курсе, что обер-лейтенант не будет шить повседневный мундир у портного. Жаль, нет возможности примерить её на труп, а то, что форма будет сидеть как влитая, гауптман не сомневался. Смешно звучало, но Гюнтер разрабатывал параллельно с основной версию, где заинтересованным в убийстве лицом являлся не кто иной, как Баадер. Его так учили: отбросить явные факты и фантазировать, опираясь лишь на интересы сторон. Профессиональный разведчик чувствовал какой-то крючок, за который можно ухватиться, но ещё не видел его. Оставалось подождать, пока криптографы разберут шифровку русского. В случае успеха это даст какую-нибудь зацепку. Обольщаться не стоит, скорее всего, это будет ничего не значащий текст о чьём-то здоровье или болезни, а может, и простой набор фраз, который без шифровального блокнота равносилен стихам умалишённого. Но блокнот-то как раз есть, и если сложится – станет понятно, в каком направлении искать. А пока, не владея этой информацией, он предположил ещё одну версию, что русские всё подстроили специально: шпион должен был убить Петера, умереть сам, а все улики указали бы на спланированную акцию из Берлина. Какую выгоду можно было получить из всего этого намешанного и переплетённого клубка, гауптман представлял очень хорошо. Там, где блестит золото – обязательно льётся кровь. Обдумав все варианты, Гюнтер всё же снял трубку и приказал соединить с Минском. Через несколько минут он поболтал о старых добрых временах со своим бывшим подчинённым и попросил его отправить Магде телеграмму: «Петер справлялся о здоровье отца. Твой любящий муж».