Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов

– Аварийная посадка, – чуть слышно произнёс я, стряхивая с себя еловые иголки. – Эй! Летуны, живы?

В лётном шлеме услышать что-либо со стороны весьма проблематично, поэтому вместо ответа нам послышались переговоры пилота и летнаба.

– Вашу мать! Какой идиот наплёл, что здесь взлётка в полкилометра?

– Аронсон, кто же ещё. Едрить его через коромысло и пропеллер в жопу. Мля-я, в голове оркестр играет. Ей-богу, искры из глаз были. Ты как там? Давай выбираться. Где эти чёртовы партизаны?

Понятно, что встретили мы их не на ура, но горе людей объединяет. Биплан кое-как обложили лапником со стороны поля, однако этого было явно недостаточно. Самолёты противника в этих местах не летали, но кто знает, как оно повернётся завтра? Поэтому со скандалом, как же без этого, в общее дело маскировки пошёл купол парашюта летнаба. Всё делалось при свете фонариков, и рассчитывать на качественную работу не приходилось, но справились, и как мне показалось, недурственно. Крылья скрывались под деревьями, а хвост был укутан белой материей. Перегоревший хворост засыпали снегом, и партизанский аэродром на время перестал существовать. Теперь настала очередь грузов. В вывалившихся мешках находилась взрывчатка. Тротиловые шашки были упакованы в ящиках по двадцать пять килограмм, составленные по три в ряд и зашитые в мешковину. Очень странная упаковка. По мне, так можно было обойтись и без ящиков. Ещё один баул вмещал в себе коробки с патронами для ТТ, в двух остальных, к сожалению, находилась агитация. Руки бы оторвать тем умникам, которые отвечали за посылку. Где детонаторы? Где ручные гранаты? Где мины к миномётам? Или они там думают, что бумажка с надписью по-немецки, где сообщается, как будут кормить в плену, сыграет ключевую роль в борьбе с фашистами? Ладно, в нашем случае как-нибудь обойдёмся. Но это же тенденция. Знать, в другие места отправляют то же самое. Так и порывалось высказать, что печатным словом сыт не будешь и перо не всегда можно приравнять к штыку, но окружающие меня люди придерживались иной точки зрения. Боеприпасы для них были чем-то второстепенным, а вот боевой листок трёхнедельной давности стал дороже всего на свете. Разобравшись с подарками, мы разделились. Савелий забрал с собой лётчиков, которым с утра придётся осмотреть поломки и уяснить, можно ли отремонтировать биплан, а я увёл с собой Лизу, миномётчиков и раненого Николая. Его состояние меня беспокоило больше всего. Сделав ему инъекцию тетралгина, я не мог не заметить, как у него поднялась температура. И это обстоятельство заставляло двигаться наш отряд в максимально возможном темпе.

Три последующих дня пролетели в заботах. Сломанный пропеллер мы пытались изготовить самостоятельно и даже достигли некоторого прогресса, но, к сожалению, никак не удавалось отбалансировать его с точностью до грамма. Стоило поставить одну крохотную свинцовую заклёпку, как при проверке появлялось биение. Всё же при длине три метра с гаком любой недочёт или соструганный лишний миллиметр давал о себе знать. А после оковки края лопасти вообще за голову можно было хвататься. Вскоре мне удалось проконсультироваться у специалистов, и я выяснил, что не из каждой заготовки может получиться полноценный воздушный винт. Старые мастера отдавали предпочтение брускам, выпиленным из той части ствола, которая ближе к коре. Вооружившись знаниями таких тонкостей, пропеллер был сварганен, проверен на примитивном стенде и покрашен. Его посмотрели все, кто хотел, после чего я втихаря заменил на изготовленный в заводских условиях. Второй деталью, над которой пришлось потрудиться, стал теплообменник. Повреждённый радиатор привёз Савелий Силантьевич на санях, сгрузил у меня во дворе и передал пожелания летунов: «Бьём челом. Уж если винт смастерили, то по плечу и такую малость сотворить». Куда ж деваться. Занесли его в сарай, хотели залить воду и пустить воздух (на герметичность проверить), да сразу оставили эту затею. Чинить было нечего. Многострадальные соты и до последней аварии подвергались беспощадной пайке, в результате чего рабочей поверхности осталось процентов сорок, остальные латунные трубки бездушно заглушены. Не удивительно, что двигатель перегревался. Но если б только это. Вместо этиленгликолевой смеси была залита вода. Что происходит в мороз с таким «антифризом», лучше не говорить. Тут уж пришлось изворачиваться. Одно время я занимался корабельным оборудованием, и как-то раз довелось мне столкнуться с очень редким водяным холодильником, давно не выпускавшимся, который необходимо было реставрировать за очень короткий промежуток времени. Тогда мне здорово помогли в ремонтной мастерской порта. В принципе, те же самые трубки, и когда я объяснил суть проблемы, мне собрали новый радиатор, даже лучше, чем когда-то был исходный. Его и предъявил Савелий на следующий день лётчикам, вместе с новыми грузовыми контейнерами. Те фанерные ящики, которые прилетели из-за линии фронта, никуда не годились, да и рассчитаны они были на эвакуацию четверых, а не пяти, как требовалось нам. Больше серьёзных поломок в самолёте вроде не было, и в ночь с тринадцатого на четырнадцатое было решено отправлять транспорт восвояси. Оставалось только всё установить, недостающее залить и заправить воздухом баллоны для запуска двигателя. Но как потом выяснилось, стоило починить в одном месте, как сразу вылезала неисправность в другом. Только это меня не устраивало. Не для этого Лопухин тянул на себе Николая, а миномётчики переползали линию фронта, чтобы глупо разбился на аварийном самолёте. На биплане Р-5 стоял компрессор, но пилот как бы не питал на него надежды. Ресурс давно выработан, кольца масло не держат и это его последний полёт. Ещё недавно самолёт служил в учебных целях, и по большому счёту тянул из последних сил, несмотря на все попытки курсантов угробить его окончательно. Как обстояли дела с техническим состоянием на самом деле, я только мог догадываться, хотя и без разборок понятно, прилетело то, что было под рукой. А как известно, хороших вещей под рукой быть не может априори, они либо крепко зажаты в ладонях, либо хранятся в надёжном месте. Так что пришлось мне соврать о совершенно нелепом случае, в результате которого у меня завалялся очень похожий компрессор. Может, и подойдёт, кто знает? И тут понеслось. Бывают люди хозяйственные («усё до сэбэ»), а бывают наделённые природной хитростью (где вместо ответа на вопрос…), так вот, пилот называл себя Мыкола, а летнаб представился как Арон. И там, где один прошёл, другому вроде делать нечего, но только не в данном случае. Один другого страховал, и если первый что-то упустил, второй подбирал. Лётчики почувствовали, что им не будет отказа, и стали жаловаться. Со слов пилота, на аэродроме их заводили при помощи автостартера, по-другому даже не пробовали, а задерживаться у партизан они и не предполагали. Посадка и практически сразу взлёт, вот и полетели на не совсем исправной технике. Тем не менее авиатор был уверен, что двигатель заведёт, вот только он в коровнике машинное масло узрел в большой канистре. Очень качественное, в этом он разбирается, только понять не может, зачем колхозникам такое добро? Вот бы его лётчикам отдать. Летнаб, в свою очередь, вёл слезливые беседы о поломанной рации, перегоревшей лампочке, ужасных приборах, которые показывают всё что угодно, кроме истинного значения, и сетовал об ужасной несправедливости, так как их самолёт остался в ремонте, а лучших лётчиков полка пересадили на старое корыто. Суть всего сказанного умещалась в четырёх словах: нет правды на земле. Тоже мне открытие, правды нет и выше. Так что, кроме как благодарного слушателя, во мне они больше никого не увидели, и все просьбы: «Вы же сможете достать, правда?» натыкались на предложение посмотреть вокруг и показать склад или хотя бы магазин, где все их интересующие вещи лежат на полках.