Дальний приход - Николай Коняев

Он поставил кассету с монастырскими песнопениями и включил магнитофон…

Под эти молитвы и заснул отец.

На следующий день был праздник Преображения.

С утра Мефодий ушел в городскую церковь и привел священника, чтобы он соборовал и причастил отца.

— Не… — сказал отец. — Не надо!

Вначале Мефодий подумал, что отец опять взялся за свое, опять в нем, после того когда вкололи ему лошадиную дозу обезболивающего, пробудилось итээровское брюзжание, но оказалось, что отец говорит про сон.

Приснилось ему, будто он на Валааме побывал…

Стоял на службе в Преображенском храме, а потом причастился…

— С тобой и были…

То ли от обезболивающего, то ли от приснившегося сна, но говорил отец сегодня лучше и подробно описал, как шли они с Мефодием из монастырской гостиницы в храм, как остановились у гробницы преподобных Сергия и Германа, как прошли и встали на левой стороне собора…

И все так точно рассказывал, что Мефодию и в самом деле показалось, будто отец был в монастыре…

— Ну и ладно, раз там причастился! — сказал священник, приготовив все для соборования. — А теперь соборуем тебя, и у нас причастишься…

«Отче Святый, Врачу душ и телес, пославый Единородного Твоего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, всякий недуг исцеляющего и от смерти избавляющего: исцели и раба Твоего Петра от одержащие его телесные и душевные немощи и ожитвори его благодатию Христа Твоего: молитвами Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы, и Приснодевы Марии, предстательствы честных небесных сил бесплодных: силою честнаго и житворящего креста…» — зазвучали слова молитвы.

И как будто меньше холода стало в глубоко запавших отцовских глазах.

После причастия отец заснул, а когда проснулся, отказался от укола и, попросив прощения у жены и Мефодия, сам перекрестился.

Потом попросил почитать ему о празднике.

Мефодий взял Евангелие, и оно сразу раскрылось на девятой главе Евангелия от Луки…

«Глаголю же вам воистину: суть нецыи от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже видят царствие Божие». «Бысть же по словесех сих яко дний осмь, и поем Петра, и Иоанна, и Иакова, взыде на гору помолитися. И бысть егда моляшеся, видение лица его ино и одеяние его бело блистаяся…»

Мефодий читал текст, который мог бы повторить, закрыв глаза, и перед глазами его не буквы вставали, а плывущие с озера клочья тумана, явственно различал он шум набегающих на прибрежные скалы волн…

«Петр же и сущии с ним, бяху отягчении сном: убуждшеся же видеша славу Его, и оба мужа стояща с Ним. И бысть егда разлучистася от Него, рече Петр ко Иисусу: Наставниче, добро есть нам зде бытии: и сотворим сени три, едину Тебе, и едину Моисеови, и едину Илии: не ведый еже глаголаше…»

Мефодий помотал головой, отгоняя видение озерного берега, и, прервав чтение, взглянул на отца…

Глаза отца были закрыты, а лицо — отстраненно-далеким.

Мефодий отложил Евангелие и осторожно потрогал руку отца — она была уже холодной.

— И егда бысть глас, обретеся Иисус един… — сжимая мертвую руку, проговорил Мефодий. — И тии умолчаша, и никому же возвестиша в тыя дни ничесоже о тех, яже видеша…

23 декабря 2011 г.

Вера весь вечер просидела в квартире одна. Время от времени смотрела на телефон, но телефон молчал.

Вере стало грустно.

Совсем, совсем одна жила она после смерти сына. Никого не было и не будет уже. Даже подруги, и те подевались неведомо куда.

Вера вдруг подумала, что вот умрет она, а никого нет рядом.

И так страшно стало, когда она представила себя мертвую в своей отдельной двухкомнатной квартире, где ее найдут неизвестно когда, что она позвонила брату.

— Я помру, наверное… — сказала она.

— Брось глупости говорить, — сказал брат. — Ты же еще не старая.

— Не старая… — вздохнула Вера. — Но знаешь, так страшно стало, когда я представила себе, что умерла, лежу в своей квартире и никого, никого нет! Никто не знает, что я умерла…

— Ой, не придумывай ты глупостей, — сказал брат. — Не отвлекай меня… Я футбол смотрю!

И он повесил трубку.

А Вера, слушая гудки в трубке, заплакала, так ей стало обидно.

Потом ей захотелось попить чаю, и она встала. И только положила трубку, как телефон тут же взорвался звонком.

Звонил брат.

— Ты чего? — спросила Вера. — Футбол закончился, что ли?

— Не… — сказал брат. — Перерыв между таймами… А ты что, серьезно это?

— Что это?

— Ну, что умрешь…

— Умру, конечно, — вздохнула Вера. — Еще ни одному человеку не удавалось остаться жить вечно. Или у тебя другая информация есть?

— Ну, да… Конечно… — сказал брат. — Но я так понял, что ты не вообще про свою смерть говорила, а конкретно.

— Может быть, и конкретно, — сказала Вера. — Ощущения у меня, Борис, последнее время какие-то тревожные… А что? Неужто ты обо мне заволновался?

— Ну а о ком мне еще волноваться? Ты не поверишь… Ты позвонила, а я даже футбол смотреть не могу! Все сижу и о твоих словах думаю…

— Спасибо! — растроганно сказала Вера. — И на том спасибо… Мне сочувствие сейчас очень важно. Такое, понимаешь, одиночество, что кажется, никому ты не нужна. Совсем, совсем никому… Понимаешь?

— Понимаю, конечно… — сказал брат. — Но ты извини… У меня футбол начинается. Ты мне вот что скажи… Квартира-то у тебя на кого записана?

И вроде и ничего не сказал, а темно в глазах стало…

Осторожно Вера повесила трубку.

Так темно было, что в такой темноте и сам не знаешь, куда забрести можно.

Икона святого праведного отрока Иакова Боровичского в храме Святой равноапостольной Ольги в Михайловке вставлена в киот и не сразу и разглядишь, что это — бывший футляр от настенных часов.

Перед киотом горит лампада, и кажется, что из этого огонечка и встает святой праведный отрок.

1

Святой праведный Иаков Боровичский явился в 1543 году в селе Боровичи, во вторник на Светлой седмице.

Было половодье.

Шумела на Боровичском пороге Мста, со страшным грохотом ломались, наползая друг на друга, льдины…

И вдруг из ледового дыма и грохота выплыла льдина и, двигаясь встречь течению, уткнулась в берег саженей на сто выше Свято-Духова монастыря.