Дальний приход - Николай Коняев

Вот дверь приоткрылась, и знобким светом потянуло из нее, но никто не спешил идти в исповедальню.

Вера поежилась.

— В чем дело? — спросила она, наклонившись к стоящему впереди мужчине. — Почему эта старушка, впереди, не идет…

— Видимо, не готова еще… — не поворачиваясь, ответил мужчина.

— Тогда других бы пропустила… — недовольно проговорила Вера. — Столько народа сегодня…

— Тоже, видимо, не готовы… — сказал мужчина.

— Как это?! — удивилась Вера. — А вы?

— А что я… — сказал мужчина. — Спешить туда, я извиняюсь, не собираюсь…

— Ну, тогда, может, меня пропустите? — недоумевая, сказала Вера. — Я не успеть боюсь.

— Если боитесь не успеть, пожалуйста! — мужчина подвинулся, освобождая путь. — Проходите…

Вера шагнула было вперед, но по знобящему яркому свету, бьющему из-за двери, поняла, что эта дверь не на исповедь…

То есть нет… Конечно, на исповедь!

Только на ту исповедь, которая последняя, на которой грехи отпускаются или не отпускаются, и это уже навсегда, до скончания времени…

Вера попятилась, но назад не пускали, и она оглянулась…

— Идите! — услышала она мужской голос.

— Нет! — сказала испуганно. — Сейчас не моя очередь.

— Ну как же не ваша? — сказал мужчина. — Если вы исповедаться стоите, как раз ваша…

4

Похоже, что задремала Вера…

Она стояла в очереди перед исповедальней, из открытых дверей которой смотрел, узнавая ее, похожий на апостола Петра с иконы священник.

Медленно Вера осенила себя крестным знамением.

— Простите меня, грешную! — повернувшись к очереди, сказала она и низко поклонилась.

— Бог простит… — прошелестело в ответ.

— Это — Семен Михайлович… — сказал священник, отец Евстафий, представляя мне своего спутника. — Я хочу, Николай Михайлович, чтобы вы обязательно познакомились с ним. Это наш благодетель. Я иногда прихожу к Семену Михайловичу и говорю, что вот такая-то и такая-то надобность возникла… Поэтому, Семен Михайлович, я сегодня к вашему сейфу и пришел… Сорок тысяч нам на кирпичи надо… Семен Михайлович ни слова не скажет, встает и к сейфу идет. А я все ему вслед говорю: дай, дай сорок тысяч! А он постоит там, потом мне пачку денег приносит. Правда, не сорок тысяч, а двадцать… Но всегда просит, чтобы я снова к нему пришел… Я у него спрашиваю: «А завтра можно?» «Можно, — говорит, — заходите завтра».

— А как же иначе… — вступил в разговор Семен Михайлович, когда отец Евстафий закончил рассказ. — У нас предприятие экологией занимается, сами, понимаете ли, еле концы с концами сводим…

— Ну, тем более… — сказал я. — Это у вас как лепта вдовы получается… Еще ценнее такая помощь…

— Вы меня не поняли… — усмехнулся Семен Михайлович. — Я про свое предприятие сказал, чтобы объяснить, что у нас свободных денег вообще почти никогда не бывает… И когда я к сейфу иду, я и сам не знаю, что я там увижу… А там всегда точно такая сумма, которую отец Евстафий просит…

— А почему же тогда только половину ему отдаете? — спросил я.

— Ну а как же? — Семен Михайлович удивленно посмотрел на меня. — Я же предприниматель… Мне надо и свои дыры чем-то затыкать…

Валентина Николаевна готовит в церкви обеды.

Считается, что за свою работу она получает жалованье, правда, каждый раз она приносит в церковь столько своих продуктов, что сразу становится понятно — никакого церковного жалованья на них не хватит.

Но Валентине нравится готовить, и готовит она великолепно.

— Повезло вашим домашним… — хвалят ее. — Можно и в рестораны не ходить. У вас вкуснее и интереснее!

— Не… — говорит Валентина. — Дома так не получается.

— Почему? Тут ведь и газовой плиты нет!

— Зато тут молитвы есть… Я ведь готовлю, когда литургия идет. Вот и получается вкусно.

— Так выходит, что вашим домашним и не удается такого попробовать?

— Не знаю… — сказала Валентина.

Потом подумала и рассказала историю.

— У меня дочка Таня тогда в Англию уехала… Я скучала сильно. А тут батюшка из алтаря на кухню выходит…

— Как, — говорит, — гречкой вкусно пахнет! Вот бы Тане твоей сейчас ее попробовать.

— Что вы, батюшка, — говорю. — Во-первых, Татьяна у меня вообще гречи не ест. А во-вторых, в Англии она сейчас, не приедешь оттуда кашу попробовать. Даже не звонит ведь…

— Ну-ну, — батюшка говорит. — Не бери в голову… Позвонит она. Позвонит!

И ушел в алтарь.

А я домой пришла, и сразу звонок.

Таня моя звонит из Англии.

— Мама, — говорит. — Я позвонить давно собиралась, да все отвлекало что-то. А сегодня так каши гречневой захотелось, просто сил нет. Вот приготовила и тебе звоню. Словно у тебя в церкви, такая же вкусная каша получилась…

У меня даже дыхание перехватило.

— Во сколько, — спрашиваю, — ты кашу поставила варить?

— В полдень, если по-вашему… А что это тебя заинтересовало…

— Да так, — говорю. — Не обращай внимания. Я очень скучаю без тебя, Таня.

— Я тоже скучаю, мама… Очень-очень.

— Раньше-то я и до Яблочного Спаса яблоки кушала, — сказал Мария Егоровна, поглаживая лежащий на ее коленях кулек с яблоками. — А сейчас нет… Уже пять лет до Яблочного Спаса к яблокам не притрагиваюсь…

— Вам, наверное, батюшка сказал, что нельзя до освящения плодов яблоки есть? — из вежливости отозвался я.

Мария Егоровна покачала головой.

— Не… Чего мне говорить, если я сама это видела…

— Видели?!

— Ага… — вздохнула Мария Егоровна, поглаживая кулек с яблоками. — Пять лет назад у меня внучку Веру машиной сбило насмерть, тогда я и увидела это… Привиделось, будто пришла куда-то, а там дети сидят на скамейке, и моя внучка среди них! И дети все — как раз Яблочный Спас тогда праздновали! — яблоки едят, одна моя Верочка сидит без яблока.

— А что же ты, Верочка, яблока не кушаешь? — спрашиваю я у нее.

— А нет у меня яблока, — отвечает Верочка. — Ты, бабушка, все мои яблоки съела!

И так ведь сказала, будто я килограмм яблок из магазина принесла и ей ничего не оставила.

Заплакала я и очнулась у себя в комнате.

На столе ваза с яблоками стоит, а внучки, внучки моей нет…