Дальний приход - Николай Коняев

Завершив рассказ, Мария Егоровна вытерла пальцами заслезившиеся глаза и снова вцепилась в свой пакет с яблоками, будто отнести его куда собиралась…

Как войдешь в храм — справа, на стене, образ Николая Чудотворца. Лика почти не различить — буровато-коричневой темнотою запеклись краски! — но глаза, добрые и живые, смотрят прямо на тебя…

И меня сразу потянуло к этому образу. Что-то простое и надежное было в нем, и необходимое, как в куске хлеба.

— Так это и есть Никола хлебный… — пояснила мне монахиня.

— Никола хлебный? — удивился я. — Первый раз про такую икону слышу.

— И мы не слышали, пока ее не принесли… — сказала матушка и выдвинула вделанный в киот ящичек для свечей. — Смотрите…

В ящичке лежали узкие, казенные полоски бумаги…

Странное дело…

Мои родители долгие, бесконечно долгие годы жили с хлебными карточками, но в чердачном хламе нашего поселкового дома попадались порою неиспользованные билеты в кино, талоны на мануфактуру, даже вышедшие из употребления мелкие денежные купюры, но карточки на хлеб — никогда.

Сами карточки я увидел сейчас впервые, но почему-то сразу узнал их…

Одна карточка была выписана на имя Елизаветы Ефимовны Хмелевой, ей полагалось получать в ноябре 1941 года по 400 граммов хлеба. Вторая — на имя Марии Петровны Павловой, получавшей в ноябре 1941-го полную норму — 800 граммов.

Ноябрьскими карточками и Елизавете Ефимовне, и Марии Петровне довелось попользоваться всего несколько дней. 16 октября немецкие войска начали наступление в направлении Грузино — Будогоща и 8 ноября овладели Тихвином, пытаясь сомкнуть второе кольцо блокады вокруг Ленинграда.

— Не знаю… — покачала головою монахиня в ответ на мое предположение. — Женщины, которые образ этот церкви пожертвовали, немножко другую историю рассказывали.

— Какую же?

— Так они ведь и напутать могли. Сами-то только от взрослых и слышали…

— А вы расскажите все-таки, что они говорили…

— Да все так и было, как вы говорите. И немцы наступали… И еды в оккупации никакой не стало — ведь эти карточки немцы не стали отоваривать… В общем, поплакала Елизавета Ефимовна и — это ей и принадлежал образ! — засунула свою хлебную карточку в свечной ящик. Помолилась Николаю Чудотворцу и спать легла. А утром смотрит — под иконой на столике кусок хлеба… А тут как раз соседка зашла, Мария Петровна…

— Это ты, Маша, хлеба принесла? — спросила у нее Елизавета Ефимовна.

— Нет… — ответила та. — Сама третий день без хлеба сижу…

Рассказала ей Елизавета Ефимовна о чуде, и Мария Петровна упросила, чтобы она и ее хлебную карточку в свечной ящичек положила…

— Вот так и прожили женщины оккупацию… — завершая рассказ, проговорила монахиня. — Как уж получалось это — неведомо, а только выжили… Они рассказывали потом, что это Никола хлебный и кормил их. Недолго, правда, и были-то в оккупации… Месяц всего. Уже в декабре освободили наши войска Тихвин…

Монахиня перекрестилась, взяла полоски бумаги из моих рук и бережно вложила в свечной ящичек.

— Силою, данною ти свыше, слезу всяку отъял еси от лица лютестраждущих, Богоносне отче Николае… — тихонько запела она. — Алчущим бо явился еси кормитель…

— Радуйся, хлебе неснедаемый алчущих… — прошептал и я, осеняя себя крестным знамением перед этими светящимися из темно-коричневой хлебной теплоты глазами Святителя. — Радуйся, Николае, великий Чудотворче.

«В Самаре на улице Чкалова стоит и поныне в глубине двора обычный деревянный домишко, ничем внешне не примечательный. Обычный дом, обычная улица, да и дворик — тихий, милый, в меру обшарпанный, каких еще, к счастью, сохранилось немало в нашем не до конца изуродованном новостройками городе. И даже не верится, что вот в этих стенах случилось «то самое» САМАРСКОЕ ЧУДО! Здесь в январе 1956 года разыгрались события, о которых заговорил весь город, слухи о котором разлетелись по всей России и долго не давали спать профессиональным агитаторам атеизма».

«Хождение по самарским святыням»

Это было в тот год, когда в Куйбышеве седели молодые милиционеры…

Можно было уехать в Москву еще вчера, но вчера у соседа по номеру был день рождения, и он уговорил Николая Костромина задержаться, обещал попозже вечером свозить — да будет, будет у нас транспорт! — на только что достроенную Куйбышевскую ГЭС, и Николай не смог отказаться. Отложил отъезд. Ну и, конечно, ни на какую ГЭС не поехали. Так и просидели весь вечер над бутылками. И хотя в общем-то весело провели вечер, но досада осталась. И сегодня, проснувшись с тяжелой головой, Николай соседа будить не стал. Оделся и потихоньку вышел из номера. Решил, благо весь день свободен до поезда, прогуляться на экскурсию.

Да и как иначе-то? Ведь в Москве обязательно спрашивать будут про плотину… Что же? Врать? Придумывать, что был… Нет… Надо сходить, самому посмотреть на это чудо…

1

Поскрипывал под ногами свежий снежок, прохожих было мало, еще меньше машин, и все эти кварталы с одноэтажными домиками казались Николаю странно похожими на подмосковный, уснувший зимою городок. Дома заслоняли реку, и только порою Волга обнаруживала себя студеным, пробивающим и сквозь полушубок холодком. И тогда Николай словно бы просыпался, вспоминал, что он не в Подмосковье сейчас, а далеко-далеко от дома, ускорял шаг, но вокруг стояли низенькие, заметенные почти по самые окна снегом дома, белый дым неподвижно стоял над трубами — и медленный полусон снова обволакивал сознание…

Когда Николай свернул на эту улочку, он даже остановился от неожиданности. Впереди густо чернела толпа.

«Хоронят, что ли, кого?» — растерянно подумал Николай и зачем-то взглянул на табличку, висевшую на угловом доме.

«Улица Валерия Чкалова» — было написано там.

Снова потянуло студеным холодком с Волги, и Николай поежился. Он никогда не был на этой улочке, но название почему-то было знакомо ему. Как-то машинально, чтобы только пересилить легкий, растекающийся изнутри холодок тревоги, направился он к толпе, над которой возвышались конные милиционеры в синих шинелях.

— Кого хоронят-то? — спросил он у тетки, стоящей с краю. Приподнявшись на цыпочки, попытался взглянуть поверх голов людей, но ничего, кроме конных милиционеров, не увидел.

А тетка не ответила, быстро перекрестилась и, как показалось Николаю, испуганно отошла в сторону. Николай удивленно проводил ее взглядом и хотел уже было пожать плечами, но тут глаза зацепились за табличку с номером дома — «80».

И снова знобящим холодком потянуло внутри.