Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

— Ну, конечно…

Я затолкала в глотку очередную порцию «Изабеллы» и глубокозадумалась. Аурэл Чорбу, сам того не подозревая, открывал передо мнойневиданную перспективу: вернуться на место преступления и еще раз посмотреть навсе — теперь уже другими глазами. Но…

Как на все это посмотрит он сам: малознакомая подвыпившаятелка с радостью прыгает к нему в кровать… Я ущипнула себя за подбородок: ты лиэто, Варвара Андреевна Сулейменова? Ты ли это, девочка по вызову? Ты ли это,сексуальная доппаечница?..

Аурэл Чорбу, видя мои колебания, приблизил улыбающиеся усы:

— Вам ничего не угрожает, Римма. Я старый, мудрый,уставший от жизни человек…

О, сколько неподдельной грусти было в его голосе! Невинная,малоопытная крошка сразу бы поверила в искренность его лживых слов. И я сделалавид, что поверила, — в полном соответствии с новым для меня образомцелки-невидимки.

— Хорошо…

По телу молдаванина пробежала легкая дрожь. Он взял мою(совсем не сопротивляющуюся!) руку и приложил к лицу. И сразу же ладоньзакололи жесткий подшерсток щетины и мягкий войлок усов.

— Вы дарите мне лучшие минуты в этом городе!…

Я вздохнула: а что уж говорить обо мне самой?..

…Спустя несколько минут мы уже выходили из кабинета. Аурэлотправился в торговый зал — разгребать последствия вечеринки, я же — изгонятьиз организма излишки коллекционных вин.

И у ватерклозета нос к носу столкнулась с Сергуней. Он вышелоттуда с легкой улыбкой на лице и с брошюркой Романа Попова под мышкой.

— А ты все гуся дергаешь. — Я укоризненнопосмотрела на синенковский пах. — Не злоупотребляй мастурбацией, Сергуня…От этого ладони шерстью покрываются.

— Много ты понимаешь, — огрызнулся он. —Думаешь, если завалила каких-то несчастных двух хануриков, то все тебепозволено? Есть и покруче тебя. И ничего, не выпячиваются. И не поучают…

— Прости. — Ссора с Сергуней не входила в моипланы. — Прости.

— Да ладно… — Он тоже пошел на попятный и с надеждойспросил:

— У тебя планы на сегодня?

— В общем, планы.

— Когда вернешься?

«Лучше б — никогда», — сквозило в его отрешенном, очарованномманьяком-некрофилом взгляде. Да, черт возьми, битву за криминального репортераСергея Си-ненко я проиграла окончательно!

— Не знаю…

— Если меня не будет, — покорми Идисюда. И песочекему поменяй, хорошо?

Хоть от дома не отказывает — и то радость. Я перевела дух икротким голосом домохозяйки произнесла:

— Конечно… Я вот о чем подумала, Сергуня… Может быть,мы начнем? С завтрашнего дня…

— Что — начнем? — не на шутку перепугался он.

— Книгу писать. Я созрела и готова поведать тебенекоторые подробности из жизни женщины, убившей дву… Договорить я не успела.

— Знаешь… Только не обижайся, пожалуйста, —Сергуня виновато улыбнулся. — Ты молодец… Хладнокровная. Бесстрашная. Иистория у тебя замечательная… Но на книгу она не потянет. Извини. Так,статейка… И на подвал не наберется. А статейки меня уже не интересуют.Профессионально вырос. Вот так.

— Понятно, — я щелкнула кончиками пальцев поброшюре, торчащей из Сергуниной подмышки. — Вавилонская блудница.

— Без обид?

— Конечно. Но…

— Но ты все равно можешь пожить у меня… Ты мне немешаешь…

Я благодарно ткнулась в его щеку — холодную и равнодушную,как засиженный голубями памятник Сергею Мироновичу Кирову.

Отныне рассчитывать на связи Сергуни не приходится. И откудаты только взялся, культуролог Роман Попов?..

…Когда я появилась в галерее, стройные ряды винных бутылокуже одержали победу над шайкой журналистов. Полную и окончательную. Платки спетухами, нанятые предусмотрительным Аурэлом Чорбу, приводили в порядок полебоя: выносили битые черепки, складывали в пакеты ошметки мамалыги и плэчинте,подтирали блевотину и разлившееся вино. А Барашковые Шапки складировали увыхода особенно отличившиеся в битве журналистские тела.

Я подошла к Аурэлу и философски произнесла:

— Придется делать еще один ремонт.

— После русских всегда приходится делать еще одинремонт, — так же философски ответил мне Чорбу. — А все почему?

— Почему?

— Потому что вы относитесь к жизни, как к водке: обжечьнутро и поскорее забыться. А к жизни нужно относиться, как к вину: сделатьмаленький глоток и почувствовать послевкусие. Послевкусие — вот что важно.

* * *

Мы добирались до Крестовского больше часа. И все из-запроклятого удивительного вина, которым был забит микроавтобус Аурэла Чорбу.Бутылки были везде — на сиденьях и под сиденьями, в плетеных корзинах и льняныхполотенцах; в яблоках, в давленой черешне, в подсохших лепестках цветов.

— Вино не терпит одиночества, — поучал меня АурэлЧорбу, перебирая лепестки в жестких пальцах. — Так же, как и мужчина. Иобожает поклонение. Так же, как и женщина.

Теперь я была более осмотрительна: дегустировала ещенеизвестные мне сорта наперсточными дозами и старалась сохранять ясную голову.Тем более что молдаванин обращался именно к моей голове. На все остальные частитела ему было ровным счетом наплевать.

Это потрясающее ощущение — чувствовать себя чуть болеехмельной, чем на самом деле. И чуть более умной. Может быть, именно это и естьнастоящая жизнь, к которой нужно относиться, как к послевкусию?..

У въезда на Крестовский Чорбу остановил свой микроавтобус,достал еще одну бутылку вина и позвал меня наружу:

— Идите сюда, Римма.

Я повиновалась.

Молдаванин подвел меня к старой липе — почти отцветшей, ноеще сохраняющей тонкий приторный аромат — и снова откупорил бутылку.

— А бокалы? — удивилась я.

— Подставляйте ладони, — подмигнул мнеЧорбу. — Только сожмите их крепче.

Я сложила ладони лодочкой, и он осторожно налил в них вино.А потом припал губами к этой импровизированной чаше. И быстро добрался до дна.

— А теперь? — спросила я, холодея от предчувствий.

— А теперь — вы.

Я перехватила бутылку пальцами, подсушенными неторопливыммолдавским ртом, и опрокинула ее в живой Ковшик ладоней Аурэла.

— Можно?

— Пейте, — позволил мне Чорбу.

Вот что было гвоздем вечера — вино из рук мужчины! Самаянатуральная сцена соблазнения, как же я раньше этого не поняла?! Но думать обэтом не хотелось — во всяком случае, до тех пор, пока не закончилось вино.