Дороги скорби - Павел Серяков

Стоило стемнеть, а детям отойти ко сну, купец серьезно заговорил с другом, не дав тому даже отхлебнуть из бурдюка.

— Уходим сейчас, — процедил он. — Не хотел говорить тебе этого при ребятах, но тянуть больше некуда. Чует мое сердце неладное, а в этих местах и закона толком нет. Нас преследуют, и мне это очевидно, — купец говорил тихо, так, чтобы лишь Волдо и мог слышать. Он слишком хорошо знал дорогу и знал, что между «потерять все» и «потерять жизнь» есть разница. — Берите коня, — предложил Юрек. — Мы с мальцом уйдем болотами к Грошевым землям. Конь будет ни к чему.

На том и порешили, а договорившись о месте встречи, не тратя лишнего времени, разошлись в разные стороны.

Торговец людьми не умел ждать, и под покровом ночи они окружили остановившихся на привал путешественников. Двое взрослых мужчин, двое детей и их пожитки — все это Гуго заранее считал своим. Обнаружив лагерь пустующим, а повозку, набитую шкурами, распряженной и брошенной, охотник за невольниками вошел в охотничий азарт.

Утром, осмотрев следы беглецов, охотники поняли — группа разделилась надвое.

— Выследим, догоним, продадим, — прогнусавил Гуго. — А возникнут сложности, убьем. Со мной нельзя так играть.

Поганая ухмылка никогда не сходила с его лица, и в тот час, когда человек из Псарни рассек брюхо этого нелюдя, вывалив на пол корчмы его потроха, ухмылка превратилась в убогую посмертную маску. Но до этого момента Гуго успел причинить людям немало боли и страданий. Успел сожрать и выпить за десятерых.

Купец с Фридрихом прошли через болота и без приключений пересекли Грошевые земли, заглянув в гости к приятелю Юрека, барону Хладвигу, с которым купец прежде обстряпал несколько грязных делишек и потому пользовался большим уважением барона-самозванца. Они гостили в усадьбе барона несколько дней, и сыновья его прониклись печальной историей ребенка. Гуннар — старший сын, так и вовсе дал Фридриху несколько уроков фехтования, отметив явный талант сына землепашца.

— Ты будешь хорошим бойцом, — говорил Гуннар. — Ты крепко держишь клинок, хоть он и весьма тяжел для тебя.

Домочадцы Хладвига наперебой твердили, что группе не нужно было разделяться надвое, а в усадьбе нашлось бы место для еще двух гостей, тем более здесь были бы рады Яну Снегирю. Никто не рассказал о том, что Юрек и Волдо спасались от дружины младшего сына барона, но каждый из них надеялся, что Ян и Фрида смогут убежать от погони. Каждый надеялся и понимал, что убежать от Гуго невозможно. Переведя дух, Юрек продолжил путешествие в Златоград, но уже не пешком, а на подаренном Хладвигом скакуне и со значительной суммой в кошельке.

Глядя на уезжающего Юрека, Хладвиг сказал младшему сыну:

— Если поэт и девчонка попадут в твои шахты, сделай все возможное, чтобы они не вышли из них.

— Я думал, что Юрек твой друг, — отвечал Лотар своему отцу. — Я считал…

— Он мой друг, все верно, но сын. Юрек не из тех, кто умеет прощать.

— Этот жирдяй?

— Этот жирдяй водит дружбу не только со мной.

— С кем еще? — вмешался в разговор Гуннар. — Неужели его дружки так страшны?

— Юрек — четвероюродный брат Каца. Чтоб ты знал.

— Кац?

— Кац, — кивнул головой Хладвиг. — Тот самый, что верховодит Псарней.

— Я услышал тебя, отец. Если поэт и девка попадут ко мне, на этом их жизнь закончится.

Зимой в корчму «Бодрый дух», шатаясь и падая, вошла девочка. Обмотанная тряпьем и тощая, что голодная собака. Замученная, но живая. Халдей Яценти на входе принял её за нищенку и, схватив за волосы, попытался выставить на мороз.

— А ну, пошла вон, гадина, — надменным тоном произнес халдей. — Тут тебе не храм, а ну, кыш!

Крик халдея слышал каждый постоялец «Бодрого духа».

— Дрянь! — выл он, зажимая запястье. Из-под пальцев текла кровь. — Тяпнула, падла! А ну, вон!

Юрек в тот момент преспокойно пил пиво, болтая с корчмарем, и, услышав крик, обернулся.

— Фрида! Мать честная! — прокричал здоровяк. — Да что же с тобой приключилось?! — он бросился девочке на помощь и, оттолкнув локтем Яценти, крепко обнял дрожащую от холода сироту. — Ну же, говори!

— Где Фридрих? — произнесла она. — С ним все хорошо?

— Он наверху. Живой, сытый. Ты-то как? Где Волдо бродит и что за лохмотья на тебе?

— Волдо мертв, — ответила она и протянула что-то, обмотанное тряпьем. — Возьми. Это принадлежало ему.

Когда купец размотал тряпки, он увидел лютню своего друга и горько заплакал:

— Что случилось, девочка, что произошло в пути?

Чуть позже, уплетая горячую похлебку, жадно поедая хлеб, Фрида рассказала о том, что с ней произошло этой осенью.

— Мы с Волдо скрывались от погони еще три дня после того, как мы разошлись, — спокойно говорила Фрида. — На четвёртый день нас окружили в еловом пролеске. Бежать было некуда.

— У вас же был мой конь.

— Коня добил Волдо, после того как тот вывихнул ногу и не мог более нести нас.

— Диавол! — прорычал Юрек. — И это в то время, как мы шли пировать у Хладвига! — купец ударил своим огромным кулаком по столу. — Что было дальше?

Волдо, тяжело дыша, опустил Фриду на ковер еловых игл.

— Ты останешься здесь, — произнес он. — Спрячешься вон там, видишь? Я обещаю, с тобой все будет хорошо.

Где-то неподалеку преследователи драли луженые глотки.

— Не уходи, — дрожащим голосом сказала девочка. — Пожалуйста, не бросай меня.

— Я не бросаю, глупая, — поэт улыбнулся. — Что со мной может случиться?

Он помог Фриде забраться в пустую лисью нору и придвинул вход в нее трухлявой корягой.

— Сиди тихо, — сказал он, стараясь не показывать своего волнения. — Обещай, что будешь послушной.

— Обещаю.

— Вот и славно, — Волдо поправил висящую на спине лютню, стряхнул с колен еловые иглы и побежал так быстро, насколько то было возможно.

Фрида выползла из своего убежища, когда даже ей стало очевидно, что преследователи покинули пролесок. Девочка услышала звуки, издаваемые лютней её друга.

— С ним все хорошо! — обрадовалась она. — Волдо справился!

Она бежала на звуки лютни и, наконец, увидела поэта, сидящего под густой елью. Он был бледен и тяжело дышал. На грязной рубахе она увидела темное пятно крови. Волдо отнял руку от живота и вновь тронул струны.

— Фрида, иди ко мне, — улыбнулся он, и от этой улыбки её стало невыразимо больно.

— Да не бойся ты… Иди ко мне, посиди рядом и пойдем.

— Волдо.