Дороги скорби - Павел Серяков

Вдалеке закричал Фридрих, а провалившееся в бездну ужаса сердце девочки подсказало, что делать. Фрида выбралась из канавы и сломя голову бросилась спасать брата.

Грот, в котором жила Хэйлир, находился на отшибе мира. Здесь никогда не было людей, и потому никогда не гремели войны. Гхарр не знал названия этого места и не стремился наверстывать упущенное. Сестра, вотчина которой были дороги Судьбы, — замкнутая в себе и своих дорогах тварь, никогда не пытавшаяся стать частью семьи, и из всех старших детей Рогатого Пса лишь Лу-ух знал к ней подход, но Лу-уха любили все без исключения, и их дружба с Хейлир никого не удивляла.

Непрерывная дробь капели, нескончаемый рев ветра и невероятно влажный воздух. Гхарр ненавидел это место потому, что сырость имеет поганое свойство разъедать металл.

Гхарр двигался медленно, но не потому, что тьма мешала ему, нет, он знал одну вещь: громкие звуки, а уж тем более лязганье доспехов раздражают его сестру. Справделиво будет заметить, что с раздраженной Хэйлир никто из старших детей Рогатого Пса не желал иметь дела, и даже Аур с дорог Смерти опасался её гнева.

— Ты пришел, — прошептало нечто из мрака грота, места, никогда не видавшего солнечного света. — Чем обязана?

— Здравствуй, родная кровь, — он поклонился. — Я пришел за советом. Амелия сказала, что ты мастерица в подобных делах, да я и сам о том знаю.

От влажного пола под самый потолок поднялся поток зеленых огоньков, и грот озарился их тусклым светом. Гхар увидел её. Безобразную насекомоподобную тварь в неестественно бледном, почти белом панцире.

— Что тебе нужно от меня?

— Как я сказал, родная кровь, я пришел за советом.

— Амелия лучше прочих толкует свои вещие сны, — говоря, она медленно покачивалась, напоминая Гхарру приготовившегося атаковать богомола, но, пока жало спит внутри её безобразного тела, опасаться было нечего. — Последний раз о совете меня просил Лу-ух, спрашивал, как поступить со своим братом и как тот распорядится их дорогой, если он, Лу-ух, умрет.

— Гриммо справляется с дорогой Грез, хоть сам и воплощает тропу Кошмаров.

— Лу-ух был в этом не уверен. Он думал… Он обо многом думал, но случилось то, что должно было случиться. Что же до Гриммо…

— Гриммо загадка для нас всех, родная кровь, — перебил её Гхарр. — Как и ты.

— Не льсти мне, змея. Говори, что именно ты хочешь знать.

— Ты помнишь слова Рогатого Пса о часе, когда мы навсегда разминёмся с миром людей и покинем их.

— Появится Семя и прорастет, — прошептала Хэйлир. — Такова судьба и таково предназначение. Семя будет хрупко и уязвимо, но, взрастив его, вы исполните мою волю. Великое древо объединит все наши дороги, и мы наконец-то уйдем.

— А для того чтоб Семена появлялись в мире людей…

— Отец отдал свою жизнь.

— Я нашел Семя, родная кровь. Семя прорастет на дороге Войны.

— Вот уж неожиданно, — она захохотала. — Сколько их было, этих Семян? Сотни? Тысячи? Кухар до сих пор считает, что именно он то самое Семя, которое нужно во что бы то ни стало выпустить из заточения. Конечно, он заблуждается. И да, никто из детей Рогатого Пса не смог прорастить свое Семечко. Они гасли, и кажется, что смерть и есть их судьба.

— Тебе кажется?

— Я знаю многое, но не все! Замысел отца — тайна!

— Родная кровь, я лишь пришел за советом.

— Спрашивай.

— Я собираюсь взрастить Семя. Я уже вмешался в его судьбу и изменил её.

— Влетев в пугало, изменив судьбы людей, забив их молотом? Вот уж не думала, что ты опустишься до такого. — У Хейлир не было лица, и прочитать настроение сестры Гхарр не мог. — Хотя ловко придумано. Ты не принял смерть в таком обличье. Отец был мудр, но всего предусмотреть он не мог. Если это, конечно, не… А не важно.

— Мне важно, чтобы воля отца исполнилась.

— Семя умрет. Это его судьба.

— Скажи где?

— В Златограде.

— Как мне спасти мальчишку?

В ответ Хэйлир захохотала, да так громко, что стены грота содрогнулись.

— Сестра!

— Никак. Это невозможно. Судьба Семени была тесно сплетена с другой удивительной судьбой, но Кухар сделал… Сделает все, чтобы Семя не встретило своего спасителя.

— И что?

— Мне нужны детали.

— Судьба этого человека — умереть на глазах нашего братца, дабы воскреснуть и повторить свою ошибку. Более я не скажу тебе ничего. Тебе нужны детали, а мне нужно, чтобы никто не вмешивался в дела моих дорог.

— Сестра! — Из кого угодно Гхарр мог выбить какую угодно информацию, но драться с Хэйлир было равносильно самоубийству. — Я защищу мальчишку, чего бы мне это ни стоило.

Услышав это, Хэйлир вновь захохотала.

Выйдя на свежий воздух, Гхарр огляделся по сторонам. Все то же холодное солнце, что и прежде. Все тот же пропитанный влагой воздух и те же заунывные песни, кои в этих краях неустанно поют ветра, но состояние места изменилось. Едва различимая нить страха и волнения вплелась в ткань сего места. Люди в подобных ситуациях ощущают тревогу, и у них складывается ощущение, будто за ними наблюдает некто невидимый, некто сокрытый от посторонних взглядов, но Гхарр был не человек и знал, в чем дело.

— Гриммо, — прошептал он, — наши дороги пересекаются лишь в ночь перед боем, но здесь я не ожидал тебя встретить.

Из тени, отбрасываемой скалой, чем-то похожей на задранный птичий клюв, вышел его брат. Тьма в шеломе из конского черепа, хозяин тропы Кошмаров и наследник дорог Грез.

— Я пришел помочь тебе.

— Неожиданно, — ответил змей. — Так уж вышло, что мы с тобой едва знакомы.

— Знакомы. Ты общался с нами и не один раз.

— Я общался с твоим братом.

— Я был Лу-ух, и Лу-ух был мной.

— И чем же ты хочешь мне помочь?

— Я хочу помочь тебе взрастить Семя. Я хочу получить ответ на твой вопрос.

— Хэйлир не станет помогать тебе.

— Она никому не станет помогать, такова Хэйлир.

— Зазнавшаяся тварь…

— Она не может собственноручно вмешиваться в судьбы. Наши судьбы, людские и даже судьбы младших тварей скроются от её глаз, если она хотя бы единожды нарушит запрет отца.

— И какой от нее толк?

— А какой толк от всех нас? Мы не нужны этому миру, и этот мир не нужен нам.

— Очень похоже на Лу-уха…

— Это наши с ним мысли, — Гриммо приблизился, и источаемый им страх укрепил свою власть. — Нам нужно взрастить Семя и уйти навсегда. Слишком много боли причиняют нам, и слишком много боли причиняем мы.