Дороги скорби - Павел Серяков

— Заткнись.

— И лишь потому я не стану наказывать тебя, что ты бездумная шавка с мягким черепом. Дрянная поделка, которую спускают с цепи лишь тогда, когда на то есть хозяйская воля.

— Змея, — прорычал Хельгерд, — проваливай восвояси!

Волк вышел из тумана, и, хватаясь за стволы вековых дубов, он оставлял на них глубокие следы когтей. Из его оскалившейся пасти текла слюна:

— Прочь из моего леса.

— Я не собираюсь мериться силами с проклятым человеком, — Гхарр положил облаченную в стальную перчатку руку на яблоко меча. — Но учти: ты либо отведешь меня к Амелии, либо я срублю каждое дерево в этом лесу.

— Рогатый Пес запретил тебе биться с людьми, — захохотал волк. — Хозяйка Лисьей дубравы рассказала мне… — Хельгерд не успел договорить. Гхарр растворился в воздухе, и там, где он прежде стоял, теперь клубилось золотистое облако. — Где… — И уже сквозь боль и хрип он прорычал: — Ты-ы-ы…

Гхарр держал огромного человекоподобного волка за глотку и, высоко подняв над землей, несколько раз ударил его о крону дерева. Легко, будто тряпичную куклу.

— Не напоминай мне о том, что я и без тебя прекрасно знаю, собака. О какой битве ты говоришь?! — Гхарр придушил волка так сильно, что язык его жертвы вывалился наружу. — О какой битве, а?! Трус, не знавший битвы, не вправе рассуждать о ней! — Волк взвыл, давясь болью и обидой: — Ты перестал быть человеком в тот час, когда обменял сердце на силу! Ты ничтожество! Ты падаль! Ты предал братьев. Я-то знаю, я был там! — когти Хельгерда скрежетали по латам змея. — Нападать из тени и биться — не одно и то же!

Змей услышал тонкий аромат корицы и лишь тогда разжал руку, лишь тогда перестал душить волка, когда возникшая за его спиной Амелия произнесла:

— Брат, прошу. Ему же больно.

Волк упал на землю и заскулил.

— Нам надо поговорить, Амелия.

— Говори, раз надо.

— Не в присутствии твоей собаки.

— Моя собака, — захохотала Амелия. — Моя собака верна, хоть и своенравна.

— Пусть уйдет. Это не просьба.

— Хельгерд, ты слышал? Проваливай.

Эти слова причинили боль во сто крат сильнее, чем та, что он испытывал. Отдав свое сердце Хозяйке, он принадлежал ей. Он убеждал себя в том, что любовь, которую он испытывает, — его собственные чувства, но раз за разом убеждался в обратном.

— Мы пройдем в твои покои?

— Нет, брат. Там сейчас дети… Не хочу, чтоб ты пугал их.

— Ладно, — Гхарр пригладил волосы сестры. — Ты прекрасна, Амелия. Как и всегда.

Она улыбнулась искренне и нежно, обнажая острые белые зубки.

— А ты все такой же болван. Что у тебя случилось? Я вижу тревогу в твоих глазах.

— Я пришел спросить тебя, не видела ли ты снов о… Люди зовут их вещими.

— Видела. Появилось Cемя, и по какой-то причине оно пустит корни на дорогах Войны.

— Мне тоже это непонятно. Семя — ребенок. Мне пришлось защитить его от верной гибели.

— Ребенок?

— Мальчик. Десять лет, совсем еще сопляк… Я не мог позволить ему умереть.

— Семя — хрупкий материал.

— Я надел личину отца этого ребенка и направил парня по пути воина. Но его сестра.

— Сестра?

— Да. Она видела то, чем я был на самом деле.

— Такого не может быть. Магию можно разрушить, если знать, как она устроена, но она-то не знает. Кухар не посвящал её в свой культ.

— Это тревожит меня, но теперь это не столь существенно. В мальчишке я разжег искру, и скоро она обратится в пламень. Что до Кухара… Сомневаюсь, я бы почувствовал.

— Ты сомневаешься в том, что сможешь исполнить свое предназначение?

— Я не сомневаюсь в себе, но рисковать своей жизнью раньше назначенного часа я не могу.

— И это при условии, что ты правильно истолковал слова отца.

— Слишком много «если», Амелия. Мне важно знать, были ли у тебя сны о Семени и угрожает ли ему что-то по-настоящему.

Хозяйка Лисьей дубравы отодвинула от себя руку брата.

— Был сон. Это будет не скоро, но будет.

— Что будет?

— Семя умрет.

— Твою мать! — выругался Гхарр. — Все напрасно!

— Я очень советую тебе навестить Хэйлир. Она подскажет.

— Дороги Судьбы…

— Именно. Я еще нужна тебе?

Гхарр знал, что Амелии не важен его ответ, и не удивился, когда дочь Рогатого Пса исчезла так же внезапно, как и появилась.

— Мне тоже снятся сны… — произнес он. — Твоя любовь к людской крови погубит тебя, охотница.

Фрид велел сестре спрятаться в канаве, а сам, опоясавшись мешком, взятым из родительского дома, скрылся за непроглядной стеной ржи. Как и ожидалось, при свете солнца найти какую ни то деревню детям не удалось, но удачу принес с собой диск луны. Летняя ночь в молочном крае была прекрасна, но Фридрих этой красоты не видел. Рано начавшего взрослеть ребенка волновало одно: как раздобыть еду для сестры и себя?

— Я теперь мужчина, я теперь забочусь о Фриде, — повторял он себе до тех пор, пока не поверил в это сам.

Прежде, продираясь сквозь кустарники, камышовые заросли и иные дебри, он воображал себя хищным зверем, выслеживающим добычу. Сейчас он был уставшим, голодным, хищным зверьком. Зверьком, опьяненным запахом жарящегося на огне мяса. Благо рожь позволила ему подкрасться настолько близко к добыче, насколько это вообще было возможно.

Они разбили свой лагерь в отдалении от большой дороги, близ поля несжатой ржи. Брошенная пастушья хибара и ручей, огонь костра заставлял жир стекать с мяса и шипеть на углах. Пламя пожирало ночную тьму, и в отвоеванном для света пространстве Фрид увидел распряженную телегу, доверху набитую всяким добром. Фрид увидел скатерть и еду, приготовленную к трапезе. Хлеб, овощи и бурдюк, в котором, по его мнению, находилось вино. Мальчик не увидел главного — хозяина всей этой роскоши, но так даже лучше. Медлить было нельзя. Быстро, почти бесшумно мальчик подбежал к скатерти, связал в узел и, прижав к груди, метнулся к костру, дабы снять с огня вертел. Ему было не важно — свинина, телятина, зайчатина или птица жарились тогда на огне. Все его мысли были устремлены через поле, к оврагу — туда, где его ждала Фрида.

Схватившись за вертел, он резко одернул руку.

— Ай! — воскликнул Фридрих, глядя на стремительно краснеющую ладошку, и не видел, как огромная тень вышла из неосвещенной пастушьей хибары, как приблизилась к нему и прорычала: — Попался!

Его сестра, взволнованная долгим отсутствием брата, решила, что тот всенепременно попал в беду. Идея красть у незнакомцев, что разбили лагерь близ большой дороги, не нравилась ей изначально, уж больно много она знала историй, что начинались точь-в-точь, как эта, и заканчивались тем, что скиталец, желая набить задарма брюхо, сам становился едой. Она во что бы то ни стало решила догнать брата и отговорить его от этой затеи, а если нет, то разделить с ним страшную участь, ведь одна она бы не выжила. Так думала Фрида, и кто знает, насколько это было правдой. От мысли до её воплощения сироту отделяла бездонная пропасть страха. Стрекотали сверчки. Предчувствуя дурное, девочка затаила дыхание. Фриде казалось, что таким образом она сможет услышать, если с братом что-то случится. От страха подгибались колени. В ночном мраке она увидела чудовищ, и те не выглядели как обросшие шерстью зубастые морды, нет. Чудовища перевоплотились во Врановых солдат.