Каменная пациентка - Эрин Келли

– Вы первая, – сказала ей медсестра и кивнула на дверь за ширмой. – Сегодня с ним несколько студентов-медиков. Просто чтобы вы знали.

В процедурной стояла плоская кушетка и что-то похожее на новомодную стиральную машину – глянцевую, кремовую, с переключателями, счетчиками и огоньками. Врачи-стажеры – несколько мужчин и, к зависти и удивлению Хелен, одна женщина – столпились полукругом возле доктора Буреса, повседневная одежда которого придавала ему еще даже больший авторитет среди белых халатов.

– Присаживайтесь, мисс Моррис, – предложил он. Хелен осталась стоять. Бурес, казалось, начал потрескивать от раздражения, как помехи в приемнике.

– Как мы уже обсуждали и как вы можете видеть из заметок, мисс Моррис – непростой случай. Очень яркие и укоренившиеся в ее поведении антисоциальные, навязчивые идеи насчет работы. Я надеюсь, что короткий курс ЭКТ поможет ей сотрудничать с нами в процессе лечения. Это позволит нам «феминизировать» ее, если вам угодно такое выражение.

Пока они разговаривали, еще одна медсестра – русоволосая, с веснушчатыми руками – вошла в комнату, неся две маленькие эмалированные чашечки с отбитыми краями. Хелен уловила запах денатурированного спирта.

– Садись, дорогая, – сказала она мягко. – Я просто хочу протереть тебя, чтобы контакт был… ах, у меня закончилась вата. Простите, доктор, я вернусь через минуту.

– Это безопасно? – спросила студентка. Она выглядела ненамного старше Хелен, и та задумалась: интересно, изучает ли она медицину с благословения или даже с поддержкой родителей? И если да, то знает ли она, как следует дорожить подобной привилегией? У студентки были светлые начесанные волосы, уложенные в идеальный шар вокруг головы. Этот стиль намекал на свободу, независимость, деньги и затраченное время. «Если – когда – я выберусь отсюда, то постригу свои волосы и уложу их так же», – подумала Хелен.

– Абсолютно. – В голосе Буреса теперь послышался проповеднический пафос. – Это не только безопасно, но и открывает возможность лечения в тех случаях, в которых раньше было опасно; ларгактил, инсулиновая терапия и прочие методы, очевидно, стали бы слишком рискованными для плода.

Студентка кивнула, начав делать пометки в своем блокноте, и Хелен почувствовала себя глупо оттого, что посчитала ее союзницей.

– Я думаю, что мы на самом деле лишь начинаем открывать все возможности применения этой процедуры, – продолжал Бурес. – Последствия скажутся не только на психическом здоровье отдельных людей. Мы сможем создать положительные изменения во всем обществе.

Медсестра вернулась с чашкой тампонов:

– Вот и я, дорогая. Давай быстренько прыгай на кровать.

Она окунула их в спирт, и одновременно с этим доктор Бурес расправил пару маленьких круглых колодок на проводах. Хелен не могла заставить себя усесться рядом с набором уродливых трубок и ящиков, игл и переключателей.

– Закройте глаза, – сказал доктор Бурес.

«Доктор Франкенштейн, – подумала Хелен. – Он собирается отнять меня у меня же, и когда я проснусь, я буду чудовищем».

– Нет. – Ее отказ стал для них командой; множество рук схватили ее за плечи, колени, запястья. Силуэты и тела окружили ее, кожу на висках протерли, а затем внутри взорвалась тьма, и Хелен полетела в ночь без звезд.

Хелен пришла в себя в боковой палате. Губы безвольно дрожали, а конечности будто вырвали из суставов, а затем вставили обратно. Она чувствовала ограниченный доступ к своему разуму; какие-то двери открывались в яркие воспоминания, другие были крепко заперты. Доктор Бурес и его последователи выстроились в линию у изножья ее кровати – Повелитель Грязи и его Старательные Крошки из рекламы стирального порошка.

– Кто сейчас премьер-министр? – Ручка Буреса зависла в готовности над блокнотом.

У Хелен кружилась голова, перед глазами все плыло. Она сначала хотела ответить: «Эден», затем «Черчилль», он же вроде возвращался во власть, или нет?

– Я не знаю, – сказала она. У нее сработал эмоциональный рефлекс «заплакать», но без сопутствующих физических проявлений.

– Как зовут детей королевы?

Хелен опустила тяжелые веки. Если она сперва их представит, слова дадутся легче.

– Чарльз и Анна.

– Давайте попробуем что-то более близкое к дому. – Слово «дом» вонзилось в ее сердце крюком. – Какой у вас адрес?

Сначала она увидела интерьер: смятые простыни, опустошенные книжные полки и раскрытый шкаф, прежде чем смогла представить дом снаружи.

– Сайзуэлл-коттедж, – ответила она.

– А как имя вашего бойфренда?

Вот он, здесь – золотистые волосы падают на глаза, рукава рубашки закатаны по локоть, открывая мышцы, и даже этот незаконченный образ снова дернул ее за ту невидимую ниточку. У нее с языка уже готова была сорваться буква «Р», но тут к ней явился другой образ: она на кухне, в окружении детей, чья-то жена – и Хелен поймала себя в последний момент перед падением в пропасть.

– Нет.

Перо Буреса порвало бумагу.

– Ну что ж, придется все начинать сначала, – сказал он студентам. – Некоторые расстройства личности чрезвычайно устойчивы к процедуре. Это более серьезный случай, чем я думал. Лечение в таких случаях – это вопрос месяцев. Иногда даже лет.

Хелен поднялась по лестнице, слыша только собственные шаги и свистящее сопение старшей сестры.

– В чем дело? – спросила она сестру.

– Я не знаю.

Это признание Хелен не устроило. Теперь все упиралось в суперинтенданта. Возможно, они наконец извинятся перед Хелен за то, что не объяснили характер ее лечения. Керси и впрямь открыл дверь собственноручно и пригласил Хелен войти.

– Вы уже позавтракали? – Его улыбка была доброй. – Никогда не стоит начинать день с пустого желудка. – На его галстуке Хелен заметила яркое пятно от яичницы.

– Это насчет Паулины? Она сейчас на процедурах? – Ее не было за обедом, может, ее держат голодной до следующего раза?

– Не думайте о Паулине. – Голос Керси понизился, буква «М» над его бровями углубилась, превратившись из изогнутой строчной в угловатую заглавную. – Я пригласил вас, чтобы рассказать об изменении вашего юридического статуса. Ваши родители звонили мне вчера поздно вечером. Они нашли и… – Доктор поднял свои очки-полумесяцы выше на нос, чтобы лучше видеть торопливо набросанные записи перед собой – … и расшифровали письмо от вашей подруги, выражающее ярость, что вы не явились на работу в Лондоне. Ну, теперь у нас по крайней мере есть ваш мотив для того, чтобы избавиться от ребенка, и это согласуется с утверждениями ваших родителей насчет вашей истории.

Ключевым словом здесь являлось «расшифровали». Хелен представила Эжени с учебником Питмана перед ней, с карандашом в руках. Мать бы никогда не решилась на такой позор – попросить кого-то помочь. А Рошель, возможно, и выражала ярость, но все-таки по-прежнему писала на «Питмане». И это должно означать, что какая-то часть ее все еще была на стороне Хелен. И она ничего не упоминала – если только Керси не оставил это при себе – о присланных пилюлях. Это верность или инстинкт самосохранения?