Каменная пациентка - Эрин Келли

Она откашлялась и продемонстрировала ему остальные документы:

– Вообще-то гожусь.

Хелен разложила все свидетельства, которые заработала, на кровати Дэмиана, создав лоскутное одеяло из своих дипломов. Робина это больше не забавляло. Его лицо наливалось кровью все больше, с каждой страницей, которую она выкладывала.

– Когда ты этим занималась? – В его голосе появилось что-то незнакомое. – Что происходило с Дэмианом, пока ты все это делала? Почему ты не заботилась о нем?

Вряд ли о нем станут лучше заботиться в школе-интернате, подумала Хелен, но она знала, что не стоит поднимать эту тему.

– Он ходил в подготовительный класс пять дней в неделю. И я занималась по ночам.

– Мне нужно минуту на размышления. – Робин вернулся к окну и оперся костяшками на подоконник, ссутулившись. Хелен села на кровать и собрала свои свидетельства обратно в стопку.

– Чего тебе не хватает? – Он обращался к оконному стеклу. – Ты хочешь собственную машину? Я зарабатываю достаточно денег для двоих, не так ли?

Пара сережек со стразами из ближайшего универмага, но купленных на собственные деньги, значили бы для Хелен больше, чем все, что он когда-либо ей покупал, однако она видела, что идет по тонкому льду.

– Ты замечательный кормилец семьи. Но мне нужно большее, Робин. Я всегда хотела работать.

Никто не знал этого лучше, чем Робин. Он обернулся к комнате.

– Врачи предупреждали меня, что с тобой может случиться рецидив, однако спустя семь лет я полагал, что нам это не грозит.

«Я могу сказать ему сейчас, – мелькнула у нее мысль, – он знает меня уже семь лет, и я никогда, никогда не давала ему даже повода подумать, что я сумасшедшая».

Она глубоко вздохнула:

– Это не рецидив. Робин, прежде всего я никогда не была больна. Это было ошибкой – поместить меня туда. Ты же меня знаешь. Теперь ты должен это видеть.

Наконец-то она сказала это. Хелен искала понимания в его лице, но увидела лишь беспокойство в том, как дрогнули его губы, и поняла, что потерпела неудачу. Это было слишком крупное и болезненное для него знание. Ему легче верить, что она поступила так из-за болезни, чем принять правду: она не хотела от него ребенка, она не любит его, ее жизнь всегда принадлежала только ей самой. Робин сел рядом с ней на кровать Дэмиана, продолжая при этом держать дистанцию, как доктор при обходе палаты.

– Но, Хелен, ты бы именно так и сказала. Это признак того, что ты больна. – Это прозвучало так, словно в его лице вернулся доктор Бурес. Запоздавший на семь лет крик ужаса готов был вырваться из раздувшихся легких Хелен. – Твоя работа идет вразрез с рекомендациями медицинской консультации, лучшей медицинской консультации в стране. Доктора сказали, что слишком много волнений могут попросту спровоцировать новый срыв. – Он начал перебирать ее бумаги, складывая их лицевой стороной вниз друг на друга. Когда он выровнял чистые оборотные страницы, Хелен наконец встретилась с ним взглядом. – Они бы никогда не наняли тебя, если бы знали о твоем прошлом.

Была ли это угроза, замаскированная под беспокойство, или беспокойство, прозвучавшее как угроза? Хелен вгляделась в лицо Робина, ища признаки гнева, однако нашла там только тупое доверие к официальным учреждениям. Она заговорила очень медленно, будто это давало шанс удержать какие-то неправильные слова:

– Но мое прошлое – это тайна, Робин. Я провела в Назарете меньше месяца. Те медсестры едва знали мое имя, когда я там была, они бы сейчас меня и не вспомнили и вряд ли вознамерятся проверять списки сотрудников лондонской больницы, верно? – Ей пришло в голову, что утечка информации, если таковая случится, скорее будет исходить от секретаря ее личного врача, однако они заплатили деньги уровня Харли-стрит за сервис, соответствующий уровню Харли-стрит. – Единственный человек, который, вероятно, помнит меня, – это Мартин Бурес, и при всех его недостатках на нарушение конфиденциальности он не пойдет. Это будет больше, чем просто удар по репутации, – его вышвырнут вон из профессии. А вне медицинской сферы единственные люди, которые знают мой секрет, – это ты и я.

Хелен преподнесла ему свою угрозу на блюде – и не прикрытую гарниром. Если Робин собирался противостоять, лучше ему сделать это сейчас и по-английски честно. В детстве она видела, как другие дети играют в гляделки; она знала теперь, что чувствовали игроки, и когда Робин отвел взгляд, ощутила приятный вкус победы.

– А если я попрошу тебя не делать этого? – сказал он.

– Робин, я приняла решение.

– А если я запрещу тебе? – спросил он, но ему не хватило даже воздуха для этих слов, не говоря уж об уверенности.

– Ты можешь выбрать одно из двух – принять минимальный риск, что может выясниться, что твоя жена провела какое-то время в дурдоме; либо помешать мне работать, и тогда я точно попаду туда опять, – произнесла она.

– Значит, на самом деле у меня нет выбора, верно? – Робин пригладил покрывало на кровати Дэмиана, чтобы избавиться от вмятин, затем второй раз, чтобы избавиться от складок, а затем снова и снова, как Сьюзен со своей щеткой для волос, пока у Хелен не лопнуло терпение и она не схватила его за руки.

– Тебе никогда не придется говорить: «А я предупреждал», – сказала она. – Если ты об этом беспокоишься.

– О Боже, Хелен, я надеюсь, что нет, потому что если это скверно обернется… – Робин высвободился из ее хватки, выпрямился и взбил подушку. – Я кое-что понял о тебе, когда собирал вещи на поезд, – продолжил он. – За все эти годы – даже когда твои родители умерли, да упокоятся они с миром – я никогда не видел, чтобы ты плакала.

Это было правдой. Назарет выжег ей слезные протоки. И Хелен не могла понять по тону Робина – восхищается ли он ее силой или указывает на ее слабость.

1985 год

Спортивный костюм Хелен – бледно-розовый с серыми вставками, головная лента в тон и гетры – висел в гардеробе ее углового кабинета. Штаб-квартира недавно созданного Восточно-Английского регионального управления здравоохранения выглядела как набор для уроков геометрии – квадратные фронтоны и полукруглые окна из стекла и хрома, похожие на транспортиры. Земли ипсвичских доков постепенно застраивались. На участках, по которым Хелен совершала утренние пробежки, вскоре появится то, что газеты называли «квартирами для яппи». Станут ли они достаточно живописны? Сентиментальные чувства к викторианской архитектуре – вот одна из причин, по которым терпели такую адскую дыру, как Назарет.

На столе Хелен зажужжал телефон.

– Пол Ламмис здесь, – сказала Корали. – Это касается всех.

Хелен наклонилась к микрофону.

– Спасибо, Корали. Приглашай их.

Стол в зале заседаний представлял собой старомодный овал красного дерева. Его закругленные края подразумевали, что все сидящие равны, однако Хелен не отказалась бы от своего места во главе. Майкл Стейн, министр здравоохранения, по должности был самым старшим из посетителей, но Хелен, как председатель управления, всю свою карьеру ждала такой встречи и не хотела, чтобы у кого-нибудь оставались сомнения в том, кто стоит у руля всего этого.