Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

Вмешивается ли в самом деле король, или это дурацкое дело шествует своим чередом, сказать невозможно. Известно одно: вскоре оно попадает на суд маршалов Франции, поскольку именно в обязанность маршалов Франции вменяется поддержание порядка во Французской комедии. Они же разрешают все ссоры между дворянами. Все двенадцать маршалов, люди большей частью чрезмерно преклонного возраста, из которых сыплется понемногу песок, собираются что-то уж слишком поспешно и терпеливо выслушивают пространные показания сперва пострадавшего, затем зачинщика этого беспримерного безобразия.

Пьер Огюстен, удержавшийся в тот замечательный день от насильственных действий, излагает событие так, как оно протекало в действительности, с рядом подробностей, которые выдают созревающего художника, умеющего наблюдать и понимать.

Герцог де Шон нажимает на свой герцогский титул и на происхождение от славного де Люиня. Он не опровергает ни сути события, ни даже многих неприличных подробностей. Он ведет себя как типичный титулованный хам, то есть доказывает, что в этой гнусной истории был и не мог не быть кругом прав, поскольку не имеет понятия, каким ещё способом можно сосчитаться с презренным плебеем, за деньги купившим свое дворянское звание. Ещё более он не представляет себе, как можно драться в честном бою с человеком, о котором недаром же все кругом говорят, что он отравил своих жен и подделал платежные документы. Именно об этих документах кичливому герцогу не надо бы было упоминать: это упоминание наводит на мысль, в каком месте сплеталась интрига и кому было выгодно втравить несчастного ревнивца в этот непристойный скандал.

Маршалы Франции едва ли мыслят иначе, и они вполне согласились бы с герцогом, если бы не последняя сцена в фойе Французской комедии. Им не представляется возможным замять публичный скандал, о котором говорит весь Париж. По этой причине они вынуждены присудить герцога де Шона к заключению в Венсенской тюрьме и снять с Пьера Огюстена домашний арест, полностью его обелив.

Вероятно, упоминание о подделке бумаг наводит Пьера Огюстена на своевременные и глубокие размышления. Сообразив, из каких именно грязных туч на него разражается гром, он бросается к герцогу Лаврильеру, чтобы похлопотать перед ним о своей безопасности, однако не застает его дома. Видимо, он ощущает, что погоня уже настигает его. Он не дожидается Лаврильера и мчится к префекту полиции, который редко покидает свой пост. Граф де Сартин уверяет, что на его счет не поступало никаких приказаний.

Такое заверение, данное в таком месте, хорошо успокаивает. Пьер Огюстен едет домой, видимо, полагая, что главная опасность уже позади. Однако в приемной его ждет сын одного из двенадцати маршалов, судивших его. Видите ли, его сестра имела неосторожность вступить в переписку с мсье Кароном де Бомарше, а также преподнесла ему на память портрет, так не угодно ли мсье Карону де Бомарше возвратить по принадлежности и то и другое. В сущности, это может быть лишь пустая предосторожность истершихся при дворе приживалов, которые на всякий случай сторонятся любого скандала. Но именно потому, что это истершиеся при дворе приживалы, верные только счастливым, бросающие всякого по меньшей мере за день до того, как он попадает в немилость, трудно не догадаться, что его со дня на день ожидает арест. Пьер Огюстен и догадывается и потому произносит несколько витиевато и чопорно:

– Мсье, из-за неопределенности положения, в котором я теперь нахожусь, я вынужден отказываться от некоторых удовольствий, Вручаю вам портрет вашей дражайшей сестры и её письма ко мне упакованными и запечатанными. Вот они.

В самом деле, кто-то усердно хлопочет у короля, хлопочет довольно долго, поскольку король не расположен пересматривать решение маршалов Франции, однако этот кто-то хлопочет очень усердно, что свидетельствует о большой близости этого неизвестного лица к королю. Ровно неделю спустя в дом на улице принца Конде является скромный судебный исполнитель Бюшо, в потертом камзоле, при шпаге и в форменном парике, предъявляет хозяину дома приказ об аресте и очень буднично, совсем по-домашнему отвозит решительно ни в чем не повинного человека в тюрьму Фор л’Эвек, расположенную на берегу Сены.

Когда новый узник оборачивается назад, он видит, что у него за спиной медлительно, точно нехотя и со скрипом опускается мост тюремного замка. Многозначительный, символический миг! Он понимает отчетливо, что приходит конец его надеждам на скорую постановку «Цирюльника», да и чуть ли не всем надеждам его, в том числе и без того довольно призрачной надежде оправдаться в королевском суде по иску графа и генерала Лаблаша.

Едва оглядевшись на новом месте, едва устроившись на продолжительную отсидку, он сообщает единственному другу, Гюдену де ла Бренельри:

«В силу незапечатанного письма, которое именуется письмом с печатью, за подписью Людовика, а ниже – Фелипо, завизировано Сартином, исполнено Бюшо и относится к Бомарше, я, мой друг, с сегодняшнего утра проживаю в замке Фор л’Эвек, в комнате без обоев, стоимостью в 2,160 ливра, где, как меня заверяют, я не буду нуждаться ни в чем, кроме необходимого. Обязан ли я этим семейству герцога, которого спас от уголовного процесса, сохранив ему жизнь и свободу? Или министру, приказы которого я неизменно исполнял или предвосхищал? Этого я не знаю. Однако священное имя короля столь прекрасно, что никогда не вредно употребить его лишний раз и кстати. Во всяком хорошо управляемом государстве таким образом расправляются по воле власти с теми, кого невозможно обвинить по суду. Что поделаешь? Повсюду, где есть люди, происходят омерзительные вещи, и быть правым – великая ошибка, преступление в глазах правительств, которые всегда готовы наказывать и никогда – судить…»

Это очень верная, но, к сожалению, безнадежная мысль. В заточении скверно всегда, с такой мыслью скверно вдвойне. К тому же, даже королю неизвестно, сколько месяцев или лет ему предстоит отсидеть.

Поначалу в замке Фор л’Эвек ему приходится особенно скверно. Смотритель тюрьмы, обладатель довольно звучной фамилии Жан Юбер Динан дю Верже, принадлежит к той загадочной категории изумительных подлецов, которые из одного удовольствия занимают подобные гнусные должности. Жан Юбер Динан дю Верже почитает своим долгом законопатить известного человека, попавшего в его руки, в самое скверное из всех помещений в тюрьме, на чердак, где не только голые стены, но вдобавок ещё сыро и мерзко от сквозняков.

Пьер Огюстен, не желая с христианской кротостью претерпеть эту новую несправедливость, адресуется к двум-трем верным приятелям, которые и в несчастье не покидают его. Ни принц де Конти, ни Ленорман д’Этиоль, генеральный откупщик и ныне веселый вдовец ещё более веселой маркизы де Помпадур, а с ними значительно менее славный, зато более почтенный Гюден де ла Бренельри не в силах хоть сколько-нибудь смягчить эту горькую участь. Все-таки Ленорман д’Этиоль, после кончины маркизы де Помпадур вступивший во второй, более счастливый брак, придумывает изящный способ поддержать его скудное тюремное бытие. Шестилетний сынишка генерального откупщика второго марта 1773 года отправляет в тюремный замок Фор л’Эвек письмо из Нейи: