Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

Этот добрый, прекрасно воспитанный мальчик напоминает его безвременно усопшего Огюстена, и Пьер Огюстен отвечает, не медля ни дня, в тот же час, как получает письмо:

«Мой маленький друг, я благодарю Вас за полученное мною письмо и кошелек, который Вы к нему приложили. Я поделил присланное по справедливости между моими собратьями узниками и собой. Вашему другу Бомарше я оставил лучшую часть, я имею в виду молитвы мадонне, в которых я, конечно, изрядно нуждаюсь, а страждущим беднякам отдал деньги, лежавшие в Вашем кошельке. Поэтому, желая доставить радость одному человеку, Вы заслужили благодарность многих; таковы обычно плоды добрых дел, подобных Вашему. Всего доброго, мой маленький друг…»

Один начальник полиции, главный хозяин в гостеприимных тюрьмах Парижа, приходит на помощь притесненному узнику. Граф Антуан де Сартин прикрикивает на слишком ретивого смотрителя замка, и Жан Юбер Динан дю Верже опрометью и чуть не с поклонами переводит Пьера Огюстена в камеру поприличней, в которой, как оказалось, когда-то отбывала свой срок актриса Клерон, имевшая смелость устроить прижимистым пайщикам громкий скандал.

Однако покоя ему нет и в тюрьме. Сам ли граф и генерал де Лаблаш исхитряется засунуть его в тюремную камеру как раз накануне процесса, пользуется ли он тем, что кто-то другой засовывает неудобного человека в Фор л’Эвек, но пользуется он этой первоклассной изоляцией своего будущего ответчика с изумительным мастерством. Тотчас бросившись стучать во все двери, которые довольно легко раскрываются перед владельцем громадных богатств, к тому же входящим в круг дю Барри, он добивается, чтобы продажный парламент Мопу сократил до предела срок рассмотрения его апелляции. Что ж, продажный парламент Мопу, послушный правительству и чрезмерно склонный к обогащению, переносит слушание гнусного дела о пятнадцати тысячах ливров на шестое апреля, хотя члены парламента не могут не знать, какие стены отделяют ответчика от зала суда.

Естественно, приятели торопятся передать эту горькую весть беспомощному узнику Фор л’Эвека. Беспомощный узник, отрезанный от внешнего мира железной решеткой, прочными стенами замка и подъемным мостом, не приходит в отчаяние единственно оттого, что Пьер Огюстен приходить в отчаяние не имеет привычки, какие бы громы и молнии ни разражались над его головой. Но он встревожен, быть может, взбешен. Судебное разбирательство пройдет без него! Мало того, что он лишается священного права защищать себя на суде, как однажды уже защитил свое достоинство и свою честь на заседаниях в Лувре от клеветнических измышлений изворотливого и бессовестного мэтра Кайара. Он лишается священного права защитить себя от продажности судей, собранных с бору да с сосенки в парламент Мопу и уже успевших стяжать себе недобрую славу судей не только неправедных, но и бесстыдно-продажных.

Сколько ни противна ему эта бесстыдная продажность суда, Пьер Огюстен вовсе не собирается вставать в красивую позу благородного гонителя зла, произносить грозные речи, изливать негодование на лысые головы нравственно неопрятных законников и требовать их изгнания из святилища, в котором должна царить, но никогда не царит справедливость и право. Он жаждет только, покоряясь давлению обстоятельств, самолично обойти этих жадных пройдох, побеседовать с глазу на глаз то с тем, то с другим и попробовать их убедить в своей правоте, поскольку никто из них, кроме докладчика, дел не читает. Он лишен этой возможности повлиять на исход мошеннически подстроенного процесса. Как же не беситься ему?

Всё же, как он ни бесится, он привык действовать, искать и находить выход из самых запутанных и безвыходных положений. И он обращается к префекту полиции с необычной, можно сказать, с поразительной просьбой. Он испрашивает соизволения высших властей на временную свободу. Он просит, чтобы каждое утро его выпускали из тягостных стен Фор л’Эвека, а вечером вновь принимали его под замок для дальнейшего отбывания никем не определенного срока отсидки в ночные часы. В истории тюрем это, пожалуй, просьба в своем роде единственная. Узникам множество раз удавалось бежать, измыслив самые фантастические приемы побега, но ещё никому не приходило в голову прошение на высочайшее имя, чтобы днем преспокойно разгуливать на свободе, а на ночь вновь добровольно возвращаться в тюрьму. Такая просьба представляется просто невероятной. Тем не менее именно такого странного содержания просьба как ни в чем не бывало отправляется к графу Сартину. И пусть граф Антуан де Сартин находится с Пьером Огюстеном Кароном де Бомарше в тесных деловых и даже отчасти приятельских отношениях, все-таки представляется ещё более невероятным, чтобы начальник парижской полиции не моргнув глазом передал эту небывалую, эту невозможную просьбу герцогу де Лаврильеру, министру двора.

Однако передает, и первого марта герцог Луи де Лаврильер отклоняет прошение самым категорическим образом. Поражает ли его прошение своей явной нелепостью, своим очевидным противоречием не только юридическим установления Французского королевства, но и здравому смыслу? Желает ли герцог Луи де Лаврильер покруче насолить суду маршалов Франции, который осмелился отменить домашний арест, наложенный самим герцогом на своего подчиненного, как он полагал, на благо ему? Отклоняет ли эту бесподобную просьбу король, не расположенный к шуткам, когда речь заходит о таких серьезных вещах, как тюрьма? Вмешивается ли вновь вездесущая мадам дю Барри в судьбу человека, который осмеливается противодействовать её безоговорочному влиянию на престарелого, но всё ещё похотливого короля? Видимо, на все эти вопросы уже никогда не найдется вразумительного ответа. Достоверно известно только одно: не смущенный отказом, десятого марта Сартин вновь обращается к герцогу де Лаврильеру с той же просьбой предоставить одному из узников королевской тюрьмы ограниченную дневными часами свободу, и герцог де Лаврильер вновь решительно отклоняет её.

Сартин продолжает настаивать, несмотря на двукратный отказ. Заподозрить в благородных чувствах префекта полиции едва ли разумно. Пытается ли он защитить своего соратника по тайным политическим предприятиям против засилия мадам дю Барри, которые сплетаются и после удаления Шуазеля? Пытается ли он помочь своему не менее тайному компаньону по хлебным поставкам, которые Пьер Огюстен продолжает с успехом вести и после смерти Пари дю Верне? Приходят ли на помощь Сартину неведомые просители, не пожелавшие запечатлеть свои благородные имена на скрижалях истории? На эти вопросы так же едва ли найдется какой-нибудь определенный ответ. Всё же непреклонный Сартин продолжает настаивать, и двадцать восьмого марта, почти месяц спустя, герцог Луи де Лаврильер все-таки подписывает бумагу, которой узнику Фор л’Эвека дается неслыханное, прямо невероятное послабление: он может поутру выходить из темницы и к вечерней поверке возвращаться в неё.

Таким образом, Пьер Огюстен наконец возвращается на свободу, пусть всего на несколько часов в день, однако это событие происходит всего лишь за восемь дней до начала процесса. Времени остается слишком немного, чтобы успеть хоть как-нибудь склонить на благоприятный вердикт слишком предубежденных вершителей неправосудия. К тому же в первый же день своего диковинного освобождения он узнает, что граф и генерал де Лаблаш вовсе не терял времени даром.