Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

Во-первых, она довольно искусно оттягивает минуту свидания и назначает его на поздний вечер третьего числа, видимо, хорошо зная, что пятого утром доклад затаившегося супруга уже будет представлен в парламент. Во-вторых, она принимает такие меры предосторожности, которые, если каплун впоследствии заартачится, позволят сказать, что несносный проситель чуть ли не силой ворвался в особняк ни о чем не подозревающего советника, уже отходящего в это позднее время ко сну.

Её инструкции разработаны до мельчайших подробностей, точно разрабатывается диспозиция предстоящего боя. Необходимо вновь явиться к особняку на набережной Сен-Поль и дернуть ручку звонка. Привратница вновь, в седьмой уже раз, сообщит, что господина советника дома нет и что неизвестно, когда господин советник вернется: шибко занятой человек. Этим новым отказом смущаться не надо, а надо твердо стоять на своем и потребовать лакея мадам Гезман де Тюрн. Лакей непременно выйдет к воротам, таковы указания его госпожи. Лакею необходимо вручить заблаговременно изготовленное письмо, которое содержит учтивую просьбу впустить просителя в дом. Мошенница прибавляет, возможно, с тонкой усмешкой:

– Не тревожьтесь, в дом его впустят.

Далее события разворачиваются в полном согласии с её диспозицией. В назначенный час Пьер Огюстен спешит к набережной Сен-Поль, однако и он опасается какой-нибудь чертовской проделки, способной окончательно загубить его и без того загубленную репутацию, и берет с собой, кроме обязательного Сантера с ружьем и штыком, ещё своего адвоката. Ручка звонка приводится в действие. Привратница в самом деле отказывает честной компании на отрез. Называется имя лакея мадам. Лакей мадам предстает перед нетерпеливо ожидающими просителями и неторопливо, с выражением глубокой неподкупности на плоском лице берет в руки письмо, исполненное книгопродавцем Леже, однако отказывается его передать, поскольку в покоях мадам советницы в настоящее время имеет пребывать её муж. Пьер Огюстен, видимо, слишком волнуясь, несколько нарушает этот заранее обусловленный этикет и спешит обрушить свои аргументы в пользу незамедлительной передачи письма:

– Если мсье советник у мадам советницы, тем более следует поторопиться с письмом. Поверьте, вашим господам будет не в чем вас упрекнуть.

Лакей мадам, строго следуя полученным предписаниям, все-таки не торопится. Приходится ждать, причем вся эта водевильная катавасия до предела натягивает и без того напряженные нервы.

Наконец, всю компанию вводят в приемный кабинет мсье советника, и сам Луи Валантен Гезман де Тюрн спускается к ним по внутренней лестнице, точно и впрямь только сто выбравшись из теплой постели жены, в домашнем вечернем наряде, чуть не в нижнем белье.

Спустившись, потревоженный в неурочное время советник сообщает своему лицу приличное случаю изумление и предлагает сесть незваным гостям, в том числе и невольному страдальцу Сантеру, который ставит ружье между ног и страшится пропустить хоть одно слово, чтобы добросовестно составить для Сартина полицейский отчет.

Пьер Огюстен покуда молчит. Слово берет мэтр Фальконе, его адвокат, и задает прямые вопросы, от которых отвертеться нельзя: достаточно ли внимательно изучено дело, какие сделаны выводы, какие возникли вопросы к ответчику. Гезман де Тюрн принимает вид полусонного человека и на эти прямые вопросы дает уклончивые, абсолютно пустые ответы, точно терпит незваных гостей единственно ради того, чтобы дать своей проворной супруге приятную возможность заполучить свои сто луидоров на шпильки.

Однако мэтр Фальконе отлично владеет своим мастерством и припирает хитреца своими вопросами к стенке. Тогда раздраженный советник, должно быть, подуставший разыгрывать утомительную комедию полного непонимания, ответствует кратко, что дело ясное, стало быть, нечего больше об нем толковать.

Наступает долгая пауза. Ошарашен даже Сантер. Первым в себя приходит Пьер Огюстен и возбужденным голосом вопрошает, заглядывал ли глубокоуважаемый мсье советник в досье. Разумеется, это не только бестактный, но и глупый вопрос, и Гезман де Тюрн, притворно вздохнув, отвечает несколько снисходительно, с откровенной иронией, что досье просмотрел и что находит документ, удостоверяющий расчет с Пари дю Верне, несерьезным, а потому и не имеющим касательства к делу.

Адвокат и ответчик впадают в такое крайнее изумление, что в себя приходят не сразу. Пьер Огюстен, чуть не робея, просит несколько поразъяснить, отчего является недействительным документ, собственноручно подписанный обоими компаньонами при взаимном расчете и ликвидации дел.

Видимо, завтрашнему докладчику эта вечерняя канитель надоела, и Гезман де Тюрн огрызается, позабыв о приличиях и о том, что ему надлежит разыгрывать полусонного человека, вытащенного из теплой постели жены:

– Потому что все суммы написаны цифрами!

Мэтр Фальконе давно знает своего состоятельного клиента как удачливого, опытного дельца, за свою жизнь успевшего подписать тысячи документов самого разнообразного свойства, и по этой причине ничего не может понять. Гезман де Тюрн со злорадной ухмылкой протягивает ему этот единственный документ, на основании которого должно решиться всё дело, Мэтр Фальконе впивается в него своим многоопытным оком и не верит глазам: в самом деле, все суммы проставлены цифрами! Он беспомощно разводит руками. Гезман де Тюрн глядит торжествующе. Пьер Огюстен говорит, и от возмущения его голос начинает срываться:

– Мэтр, переверните, пожалуйста, лист. Вы увидите, что на лицевой стороне все суммы обозначены как полагается прописью. Мсье советник протянул вам акт обратной его стороной, где, соответственно установленному порядку, суммы повторены и потому проставлены цифрами.

Мэтр Фальконе изумлен уже до предела, если в данном случае, по видимости слишком невероятном, ещё можно говорить о пределе, поскольку за такого рода проделки мсье советника надлежит навсегда освободить от продолжения юридической практики. Поразительно, что сам бесстыжий советник молчит как ни в чем не бывало, совершенно очевидно не находя за собой ни малейшей вины, до такой степени у этого фрукта утрачена даже элементарная совесть, не говоря о повышенной совести человека, который призван твердо стоять на страже закона.

Мэтр Фальконе, всё ещё оставаясь на почве юридических толкований, никак не может понять, отчего приключилась эта несусветная чушь. В отличие от него Пьер Огюстен уже глядит на происходящее глазами философа и психолога и не столько отвечает на вопрошающие взоры своего адвоката, сколько размышляет о невероятном происшествии вслух:

– Объяснения может быть только два. Одно объяснение довольно пристойно: у мсье советника пока что не нашлось свободного времени, чтобы изучить документ. Другое – объяснение непристойное: мсье советник составил свое мнение до знакомства с самим документом.

Гезман де Тюрн на этот раз пойман с поличным. Как всякому уличенному человеку, даже последнему жулику, разоблачение все-таки ему неприятно. Он огрызается, всё ещё не оставив свой высокомерно-наставительный тон:

– Вы глубоко заблуждаетесь, мсье. Мне известны все подробности вашего дела. Повторяю ещё раз: ваше дело проще простого. Я рассчитываю доложить его послезавтра суду.