Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

– Долго вы там ещё?

Адвокат мужественно заканчивает свою речь, употребив на неё ещё пятнадцать минут, что свидетельствует о том, что французские адвокаты добросовестно исполняют свое многотрудное дело, не страшась схлопотать оплеуху от взбесившегося гиганта, который обладает довольно тяжелой рукой.

Пьер Огюстен поднимается, оправляет воротник своей мантии, тут же приговаривает беспутного фермера к штрафу в сто ливров, чтобы таким верным способом внушить почтение к ордонансам, и с удовлетворением произносит заключительную формулу своего приговора. Может быть, он рассчитывает на то, что сорвавшийся с цепи аристократ все-таки вспомнит, какое ответственное лицо возвышается в данный момент перед ним:

– Решено и вынесено мессиром Пьером Огюстеном Кароном де Бомарше, кавалером, советником короля, старшим судьей Луврского егермейстерства и большого охотничьего двора Франции, правившим суд в зале заседаний, дано в Луврском замке в четверг одиннадцатого февраля 1773 года.

Напрасно надеется. Сорвавшийся с цепи аристократ никого не боится, тем более какого-то смехотворного кавалера и советника короля, так что едва Пьер Огюстен, сбросивши мантию, в своем вполне штатском костюме, появляется у подъезда, чтобы занять свое место в карете, его встречает бушующий герцог с больными озлобленными глазами, уже успевший собрать возле ожидающих экипажей небольшую толпу из прохожих зевак.

Пьеру Огюстену толпа даже на руку: ему необходимы свидетели, поскольку он имеет дело с мерзавцем, защищенным нескончаемой родословной. По-прежнему сохраняя присутствие духа, ещё не утратив тона суровой речи судьи, только что огласившего довольно строгий и наставительный приговор, он вопрошает, достаточно громко, чтобы слышали все, каковы, собственно, претензии герцога и чем он, так сказать, может этому превосходному человеку служить.

Превосходный человек, защищенный титулом, как броней, взрывается у всех на глазах:

– Никаких объяснений! Сию минуту мы едем драться или я закачу скандал прямо здесь!

Ну, грандиозный скандал он уже закатил, так что хотя бы этой неприятности не имеет смысла уже опасаться, а драться в Лувре он, конечно, не станет: даже охваченный буйством герцог знает прекрасно, какими крупными неприятностями грозит ему столь беспрецедентное нарушение этикета, равносильное оскорблению достоинства короля. Мгновенно взвесив все обстоятельства, Пьер Огюстен возражает хладнокровно и крайне учтиво:

– Надеюсь, вы всё же позволите мне заехать за шпагой домой.

Герцог гремит на весь Луврский двор:

– Мы заедем к графу Тюрпену, он ссудит нас шпагой, и я попрошу его быть секундантом.

Тут герцог вваливается в карету и орет кучеру адрес графа Тюрпена. Пьер Огюстен садится с ним рядом. Герцог продолжает бесноваться в этом тесном пространстве и обвиняет своего бывшего друга черт знает в чем. Пьер Огюстен терпеливо молчит, вероятно, рассчитывая таким способом утихомирить болвана, или, ещё более вероятно, надеясь окончательно вывести его из себя, привлечь к происходящему безобразию бдительное внимание стражей порядка, так что дуэль будет предотвращена, герцог выдаст себя с головой, а сам он преспокойно выйдет сухим из воды. В самом деле, минут пять спустя герцог кипит, приставляет к его носу свой непомерный кулак и вопит: Ну, ты не вывернешься у меня на сей раз!

Все-таки необходимо признать, что Пьер Огюстен великолепный актер и знаток беспокойной души человека, недаром пишет комедии и сам иногда подвизается с немалым успехом на подмостках домашних театров. Негромко, проникновенно он говорит:

– Я не для того еду за шпагой, чтобы драться на кулаках.

Перед таким аргументом взбесившийся герцог вынужден отступить. Пьер Огюстен получает на несколько минут передышку. Вдобавок ему то и дело везет. Везет и теперь. Они подкатывают к подъезду графа Тюрпена в тот самый момент, когда граф выходит из дома. Пьер Огюстен тотчас пользуется подарком судьбы и без промедления вводит графа в курс этого во всех отношениях неприличного, непристойного дела:

– Герцог везет меня драться, хотя я и не знаю из-за чего. Он желает, чтобы я перерезал ему горло, но в этом престранном желании он оставляет мне по крайней мере надежду, что вы засвидетельствуете, как вели себя оба противника.

Граф мгновенно соображает, что у него не имеется никакого резона впутываться в это неприглядное, к тому же беспокойное дело да ещё впоследствии выступать в роли свидетеля. Граф вежливо сообщает, что его с нетерпением ждут в Люксембургском дворце и что он освободится не ранее четырех часов пополудни. С этим граф уезжает по своим не то наскоро вымышленным, не то действительно неотложным делам.

Герцог гремит:

– Мы поедем ко мне и дождемся, пока не вернется наш секундант. Кучер, ко мне!

Догадаться нетрудно, что ждет его в этом дьявольском пекле, и Пьер Огюстен возражает резонно:

– Ну, нет! Я не хотел бы встретиться с вами один на один даже в поле, поскольку имеется риск, что вы можете приписать мне намерение вас убить, если я буду вынужден защищаться от вашего нападения и раню вас. Тем более не поеду я к вам, где вы хозяин и где непременно поставите меня в ложное положение. Кучер, ко мне!

Герцог чуть не в истерике:

– Я заколю вас у дверей вашего дома!

Пьер Огюстен возражает с иронической вежливостью, поневоле разыгрывая роль своего неподражаемого героя:

– Значит, вы доставите себе это удовольствие, поскольку я нигде не намерен ждать того часа, когда мне станут ясны ваши намерения, как в собственном доме.

Карета мчится чуть не галопом, однако времени всё же достаточно, чтобы взбесившийся герцог успел изрыгнуть десяток-другой площадных оскорблений. В промежутках между ругательствами Пьер Огюстен достаточно остроумно урезонивает его:

– Послушайте, мсье герцог, когда человек хочет драться, он попусту не болтает. Зайдите в дом, отобедайте у меня, и если мне не удастся привести вас в чувство до четырех часов и вы всё ещё не откажетесь от намерения поставить меня перед выбором: либо драться, либо лишиться чести, – пусть всё решает оружие.

Поразительно, в век Просвещения доводы трезвого разума не чужды даже вышедшему из берегов представителю древнейшей фамилии. Герцог несколько утихает и принимает приглашение на обед, тем самым предоставляя ещё одно доказательство, насколько обаятелен и неотразим Пьер Огюстен Карон де Бомарше, сын часовщика, драматург.

В собственном доме Пьер Огюстен чувствует себя намного прочнее, спокойно распоряжается, дает приказание накрыть обеденный стол в своем кабинете, успокаивает выбежавшего отца, что придирки и возгласы герцога – всего лишь милая шутка старого друга.

Однако нежно любимая Франция всё ещё беспредельно далека от английского золотого закона, согласно которому мой дом представляет из себя мою крепость. Сиятельный герцог плюет на право собственности какого-то презренного сына часовщика, к тому же ещё драматурга, и возобновляет грязный скандал. Курьер доставляет хозяину дома письмо – герцог грубо вырывает пакет и раздирает в клочки, но все-таки соглашается проследовать в кабинет, расположенный во втором этаже. На лестнице Пьер Огюстен осведомляется у слуги, где его шпага. Слуга отвечает, что шпагу отправили в ремонт к оружейнику. Пьер Огюстен приказывает к концу обеда возвратить шпагу или доставить другую. Вновь впавший в безумие герцог орет: