Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

Пьер Огюстен разрушает и эту нелепость. Тогда мэтр Кайар утверждает, с новым патетическим жестом, что подделан сам документ, что документ и подпись в отдельности подлинны, как только что было доказано, за что мы опять-таки весьма и весьма благодарны истцу, однако нисколько не связаны между собой. Далее следует замечательный трюк, который известен всем адвокатам не только закоренелых воров, но и убийц: Пари дю Верне утратил всем известную ясность ума, когда подписывал документ, к тому же, к нашему величайшему сожалению, в деле отсутствует второй экземпляр, а его отсутствие неопровержимо доказывает поддельность оригинала.

У всех присутствующих ум, натурально, заходит за разум. Даже изобретательный Пьер Огюстен, который в любых обстоятельствах сохраняет кристальную ясность рассудка, наконец воздевает вверх потрясенные руки. Он уже не в состоянии что-нибудь прибавить по существу. Он, словно подражая неподражаемому мэтру Кайару, не менее патетически восклицает: О, сколь презренно ремесло человека, который ради того, чтобы захватить деньги другого, недостойно бесчестит третьего, бесстыдно искажает факты, перевирает тексты, не к месту цитирует авторитеты, без зазрения совести плетя сети лжи!

В сходной ситуации блистательный Фигаро выразится более кратко:

– Вы позорите благороднейшее звание адвоката.

Тут видавшие виды жрецы искушенной Фемиды наконец выбираются на тропу. Они объявляют зарвавшемуся мэтру Кайару, что он несколько зарапортовался, решившись квалифицировать документ то поддельным, то подлинным, то снова поддельным. Этим дельным и своевременным замечанием чаша весов как будто начинает клониться в сторону долгожданной и заслуженной победы истца.

Однако, не моргнув бессовестным глазом, находчивый и неустрашимый Кайар тотчас требует у суда злополучный, вдоль и поперек тысячу раз изученный документ для дополнительного ознакомления. Суд не может отказать адвокату ответчика и передает ему листок с обязательством Пари дю Верне. Мэтр Кайар в этой критической ситуации надеется ещё что-нибудь выжать из разоблачающего его ложь документа и, представьте себе, выжимает за одну ночь.

Дело в том, что к документу прилагается также письмо, помеченное Пьером Огюстеном пятым апреля 1770 года, а в письме содержится черновик документа, на обороте которого Пари дю Верне написал: «Вот мы и в расчете». Затем Пари дю Верне сложил послание своего компаньона, запечатал печатью, поскольку изобретательный человеческий ум еще не придумал почтовых конвертов, и с тем отправил назад.

Дотошно просматривая ещё раз это письмо, мэтр Кайар обращает внимание, что подпись «мсье де Бомарше» стоит слишком низко, под запиской Пари дю Верне, где ей никак не следовало стоять.

Наутро изобретательный проходимец предлагает новейшую, поистине феноменальную версию. Пари дю Верне, утверждает он с возмутительным хладнокровием, по какому-то поводу, не имеющему ни малейшего отношения к данному делу, отправил своему компаньону эту записку и написал своей рукой адрес: «мсье де Бомарше». Это понятно? Это судьям как будто понятно. Итак, известный своей недобросовестностью и прочими прегрешениями истец, сообразив, что в записке осталась чистая оборотная сторона, вписал в нее задним числом якобы черновик документа о взаимных расчетах и приложил к делу. На что он надеялся, господа? Он надеялся этой ловкой подделкой ввести высокий суд в заблуждение! Однако эта шулерская махинация, господа, не удалась! Она не удалась благодаря бдительности и догадливости мэтра Кайара:

– Благодаря мне, ваша честь!

Для большей убедительности своей шальной версии мэтр Кайар несколько надрывает то место, где стоит подпись истца, и оставляет слабый след от печати, ловко имитируя безусловную достоверность своего заключения. Он прямо с торжествующим видом указывает: подпись – это вовсе не подпись, а надписанный адрес, на котором стояла печать высокочтимого Пари дю Верне. Нетрудно сообразить, господа, что было дальше. Истец снял печать и при этом несколько повредил край листа, чем, вне всяких сомнений, и подтверждается, что сначала высокочтимый Пари дю Верне написал своему компаньону несколько строк, и лишь после этого на свет божий появился черновик документа о взаимных расчетах. Мошенник разоблачен! Высокому суду остается лишь вынести справедливый вердикт, подвергающий мошенника заслуженному и суровому наказанию!

Что творится после столь бесстыдного заявления в зале суда, нам неизвестно. Что творится в избиваемой душе Пьера Огюстена, можно представить: он онемел. Он не может не понимать, что его дело проиграно окончательно, что он лишен чести, лишен доверия банкиров и коммерсантов до конца своих дней, поскольку эту несомненную, ни с чем не сравнимую ложь опровергнуть нельзя. В этой невероятной истории с будто бы подделанным векселем не может быть места ни здравому, ни самому высшему смыслу. Эта откровенная, наглая ложь вообще по ту сторону разума. Такую ложь не опровергнет никто.

Таким образом, как это происходит всегда, верх берет не честь и достоинство, не порядочность, не образованный ум и благородные принципы чистой морали, а оголтелая ложь, бесчестность, бессовестность, беспринципность, клевета и подлог. Победа всегда на их стороне. Стало быть, занавес пора опустить.

И лишь шальной, этой сволочью не предвиденный случай спасает честь и достоинство от позорного поражения. Когда в зале суда после заявления мэтра Кайара воцаряется мертвая тишина, поднимается неприметный, прежде ни разу не заявивший о себе человек, тоже адвокат по профессии, мсье де Жонкьер, имя которого в данном случае следует произносить с особым почтением. Мсье де Жонкьер откашливается и тихим голосом говорит:

– Это имя написано мной.

Тишина воцаряется нестерпимая. Все воспаленные взоры обращаются на неуместно сострившего шутника.

И в этой гробовой тишине голос мсье де Жонкьера раздается несколько громче:

– Я написал имя на документе, нумеруя его, как положено, согласно закону.

И в качестве неопровержимого доказательства тут же у всех на глазах несколько раз пишет славное имя Пьера Огюстена Карона де Бомарше, только что обвиненного в злостном подлоге, имеющем самую низменную, корыстную цель.

Все ошеломлены. Почерк, которым начертано имя, действительно принадлежит аккуратному, добросовестному делопроизводителю, который не более как исполнил свой долг. Суд онемел. Вместе с судом единственный раз в своей подлой жизни онемел и Кайар. Этому виртуозу юридической фикции нечего больше сказать.

Только по этой причине, а вовсе не благодаря желанному торжеству разума и справедливости, двадцать второго февраля 1772 года Рекетмейстерский суд выносит решение в пользу истца и вменяет графу и генералу Лаблашу в обязанность произвести расчет в полном соответствии с документом, подлинность которого ни у кого более не вызывает никакого сомнения.

Это, конечно, победа, однако блистательной эту победу не назовешь, поскольку это пиррова победа, даже похуже, ведь вошедший в историю Пирр, полководец и царь, все-таки сохранил половину боеспособных, прекрасно подготовленных войск, тогда как Пьер Огюстен в результате этой победы теряет инициативу, а инициативе принадлежит более, чем половина победы.