Белый, белый день... - Александр Мишарин

Антон напрягся, лицо его покраснело.

– Ну, хоть на какое-то время?

– В качестве кого? Сиделки? Камердинера? Помощника в делах? Мне все это не надо.

Струев отошел к окну, замолчал.

– А как же с архивом отца? Выкупать? Или не надо? – услышал он голос молодого человека.

Платон Васильевич не мог решиться.

– Вот тебе пятьдесят «евро»… Если сможешь за эти деньги…

– Хотя бы сто! – взмолился Антон.

– И пятидесяти хватит за никому не нужные бумаги… Все-таки – это больше полутора тысяч рублей! – рассердился сам на себя Струев.

– Я подумал… – не сразу ответил Антон. – Что я вам все-таки нужен…

– Что ты знаешь о сегодняшней моей жизни, – взорвался Платон Васильевич. – Смог с утра подняться – уже слава богу! Опростал желудок раз в пять дней – счастье! Не упал под душем – большая радость!

Он захлебнулся в своем гневе, в своей беспомощности… Но через секунду заговорил тише:

– Я уже ничего не делаю… Не работаю! Кому нужна вся это моя писанина. И не только моя… Отмерла литература… Пусть на время, а может, и навсегда… То, что сейчас печатается, – позор перед нашими… Перед Толстым, Пушкиным, Чеховым… Весь XX век псу под хвост. А последние пятнадцать лет – вообще клоака…

Он сел и тяжело вздохнул:

– Или я вообще ничего не понимаю! Выжил из ума! Старческое слабоумие…

Он бросил короткий, гневный взгляд на Антона:

– А теперь еще ты с архивом Андрея!

– Это не я! Это вы предложили выкупить его! – взмолился разгоряченный Антон.

– Я!.. Ты! Он! – махнул бессильной рукой Платон Васильевич. – Ладно, вечером… Или завтра поговорим!

Антон проспал до вечера. Когда он вошел в кухню, хозяин уже доедал ужин, оставленный на плите Инной.

– Садись, – предложил Струев. – Бери еду, закусывай.

– С огромным удовольствием! – Антон радостно хлопнул в ладоши и потянулся после долгого крепкого сна. Ел он с удовольствием, если не жадно, то с аппетитом, и все никак не мог наесться. Наконец отвалился от стола и закурил.

– Можно я кофе сделаю?

– На ночь? – удивился старик.

– На ночь самое кофе! Потом, я большой спец по приготовлению кофе!

– Делай, если хочешь! Только – себе, я не буду. Аромат кофе, приготовленный Антоном, был такой пленительный, легкий, что Платон Васильевич разрешил и себе налить маленькую чашечку.

Ужин удался на славу – Антон шутил, балагурил, пел какие-то полуприличные, но остроумные куплеты, рассказывал анекдоты… Платон Васильевич смотрел на него размягченно, а сам думал: «Посмотреть – вот человек, который живет в свое удовольствие… У такого человека нет и не может быть никаких проблем».

«Ах, молодость, молодость! – вздохнул про себя Струев и вдруг почувствовал, что он немного устал от веселого гостя.

„Хорошо, если завтра его уже не будет, – невольно мелькнуло в его голове. – Хотя, конечно, нехорошо так думать!“

– Все! – хлопнул ладонью по столу Антон и поднялся. – Спасибо за хлеб-соль! За компанию! Простите, если что не так…

Он вдруг немного сконфузился, и его ставшее на секунду виноватым лицо вдруг пронзительно напомнило Платону Васильевичу лицо его старого друга – Андрея…

– А ты похож на отца, – невольно вырвалось у него…

– Нет! Это вам только кажется! Вам просто хочется так думать! – покачал головой Антон.

– Почему… – хочется? – не понял Струев.

– А иначе как вам себе объяснить, что вы носитесь с его сыном… Привечаете его!.. Волнуетесь за сына старого друга. Давным-давно ушедшего из вашей жизни!

Платон Васильевич замер и несколько мгновений не знал, что ответить…

– Ничем я не привечаю! – наконец выпалил Струев. – Я просто благодарен тебе, что ты не бросил меня, полуживого, в Турции…

– Ну, сделал бы каждый человек…

– Каждый да каждый… И в конце концов – это мое дело!

Платон Васильевич поднялся, давая понять, что ужин окончен, и, чем-то рассерженный, пошел в спальню.

Ложась в постель, он слышал, как Антон в кухне моет посуду, расставляет ее по полкам. Потом услышал его осторожный голос около двери: „Спокойной ночи!“

– Спокойной ночи, – еле слышно ответил Платон Васильевич и потушил лампу около кровати.

Он закрыл глаза и на мгновение словно ослеп от ночной темноты.

„Чему же он так рассердился? – думал Струев. – Действительно, что ему этот мальчишка? Кто он ему? Невольный свидетель его болезни? Ну да… Он помог ему! Проявил искренность, заботу, внимание… За все это надо платить. Ну до какой же степени? Что он должен теперь усыновить его? Сделать членом своей семьи. У него свои есть сын и дочь – чуть ли не старше Антона…“

Платон Васильевич открыл глаза и вдруг явственно понял то, что не хотел понимать уже многие годы… Его сын, и дочь, живущие в Кёльне, у которой он был раз-другой, когда работал над книгой в Европе, – совершенно чужие, далекие ему люди. Что они, да и он тоже, тяготятся друг другом. Что те почти двадцать лет, как они уехали после институтов в Европу, сделали их совершенно другими людьми… Не российскими, что ли?!»

Одна-две открытки – в день рождения и на Рождество – вот и все, что связывало их уже больше десяти лет. И сын и дочь преуспевали, имели свои хорошие дома, по двое-трое детей, солидные деньги. Сын, так тот вообще, миллионер. И это по-английски, а не по-американски. Что не нужны им его жалкие гонорары, старые, зашарпанные, московские квартиры, его мебель – старинная, любовно и тщательно собранная Платоном Васильевичем и уже давно умершей его женой…

Так же, как не нужен, вычеркнут из их размеренной, плотно занятой европейской жизни семидесятилетний старик.

…Окажись бы он в Европе, на их попечении, они бы – и сын Герман, и дочь Вероника – упекли бы его в дом престарелых.

«Наверняка! Да, это так…»

Платон Васильевич закрыл глаза и вдруг почувствовал тепло его собственного дома, своей постели, привычного теплого и легкого одеяла. Ему стало так хорошо, так уютно, свободно и радостно. Что он невольно заулыбался. В другой комнате спит Антон – этот странный, как будто посланный кем-то ему, старику, компаньон, молодой друг, воспитанник.

«Кем? Кем посланный? Андреем, не иначе»…

Струев попытался представить наяву своего старого друга, но так и не смог. Какие-то отдельные картинки всплывали в мозгу… Вот он на вокзале в шестьдесят первом году… Они уезжают отдыхать с ним в Прибалтику… Точеный, с худыми руками, но высокий… Еще яркий блондин с голубыми, небольшими, близкопоставленными глазами. И такой молодой, озабоченный, желающий казаться взрослее… Андрей мог показаться тогда почти сыном Антона.