Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

похоже на проявление лунатизма. Мирон, погруженный в глубокий сон, пел странную, невероятно красивую песню на непонятном языке. Когда пастух взял юношу за руку, чтобы свести в город, тот не проявил никакого сопротивления, но петь не прекращал. Змея застала их раньше, чем успела собраться любопытствующая толпа. Как только она соскочила с коня и приблизилась к Мирону, тот вдруг задрожал, протягивая к ней руки и падая на колени, песня сорвалась на крик, и юноша залился слезами, продолжая спать. Тело Мири снедал внутренний жар, свойственный лихорадке, потому пастух решил, что ученик наемницы и лекарки, каковой считали Змею в Сатве, просто болен, так что единственным вопросом скотопаса было: не заразно ли это? Олга успокоила его, себя же ей успокоить не удалось. Эта песня… Змея слышала подобное только один раз. Единственным отличием было то, что Игнат Соловей исполнял песню печали, расставания и смерти, Мирон же пел о радости рождения и будто звал кого-то. Возможно, нечто подобное Волк некогда обозначил, как инициация. Когда Мирон очнулся, он ничего не помнил, был в растерянности и напуган не меньше Олги.

А потом был мужчина, больше похожий на безумца, чем на вестника. Таких в народе называли шептунами за то лишь, что они имели особенность постоянно разговаривать сами с собой. Считалось, что в их сердце живет душа того человека, чье тело занял дух зверя. Олга не доверяла этому суеверию до случая. Мужчина, что постучался к ней в дверь через месяц после инициации Мирона, носил на своем теле незримую голубую печать оракулов, был явно не в себе и на вопрос “что ему нужно?” осведомился, здесь ли живет мальчик Белая Чайка. Получив в качестве доказательства самого мальчика, он закрыл ладонями его уши, произнес какую-то тарабарщину, минут пять что-то шептал себе под нос, рассредоточено скользя мутным взглядом вокруг себя, после чего развернулся и вышел. Олга была поражена этим ходячим письмом, впрочем, как и тем, что шептуны действительно связаны с йоками, оракулами и прочей шушерой, что не давала ей спокойно жить.

Миря сказал, что через год и два месяца ему надобно будет “удалиться для постижения силы”. А потом он повел длинную и пространную речь о том, что “неуправляемое распределение силы ведет к появлению галлюцинаций, временному беспамятству, безумию и большим проблемам с сынами смерти, которые, зная об опальном положении людей-оракулов, активно используют их способности, вплоть до смерти последних”. Далее говорилось, что Мирону очень повезло, ибо его дарование достойно внимания познавших силу, потому-то его считают пригодным для "дальнейшего обучения”.

Олга тогда возмутилась, до чего несправедливы эти “познавшие силу”, обрекая менее одаренных на вечное гонение, страх, боль и верную гибель, но, поразмыслив, решила не делать поспешных выводов о тех, чья жизнь ей совершенно неизвестна. Кто знает, какие обстоятельства заставляют их поступать так жестко. Кто вообще что-то о них знает? Одно радовало: благодаря этому посланию Олга частично поняла разговор Соловья с йоком. Вот только инициация, по словам Лиса, не происходит сама собой. Отец пробудил Игната, значит, что-то послужило толчком и для пробуждения Мирона. Но что именно? Может, Змея тому причина?

Так или иначе, раз уж это произошло не без ее участия, то она теперь в ответе за своего воспитанника и должна сделать все, чтобы обезопасить его, как бы ей не было больно отпускать его от себя.

— В том послании… помнишь того шептуна… я кое-что не договорил, — Мирон замялся, — мне запрещено сообщать тебе… но я… я стану другим, совсем другим…

— Молчи, раз запрещено, — резко оборвала его Олга.

— Но я всегда, слышишь, всегда…

— Да, я запомню, что ты всегда будешь любить меня. Я тоже люблю тебя, мой маленький братишка. Сыграй мне.

Мирон вытащил из-за пазухи темно-красную дудку, украшенную золотым полустертым рисунком. Олга долго удивлялась, как эта дудка, попала в ее короб, когда она три года назад прощалась с Лисом. После она вручила ее Мире с наказом научится на ней играть. Что ж, наказ он выполнил мастерски. Чистый пронзительно-печальный звук ножом взрезал воздух и музыка заискрилась, бурля, как Жила на порогах. Змея завязала глаза, взяла в руки меч и заплясала среди сотен разъяренных воображением теней, пытаясь настигнуть и поразить одну единственную, самую верткую, самую ловкую, сверкающую наглой улыбкой и стеклянной пустотой черных безжизненных буркал.

* * *

На самом деле Рыбу звали иначе. Он был Дельфином. Но кто назовет дельфина дельфином, когда можно просто и коротко — Рыба. К этому стоит добавить, что дельфины по природе своей очень разговорчивы, умны и дружелюбны. Рыба же был нем от рождения, замкнут и, как он сам считал, глуп. Поэтому прозвище, прилипшее к нему еще в первый год обучения, йок считал оправданным и не особо волновался на этот счет. Для душевных терзаний Рыба отыскал иную причину. Он был плохим сыном смерти!

Начать с того, что он испытывал эти самые терзания насчет своей неполноценности. Хороший дух никогда не станет страдать из-за собственных недостатков, даже зная их наперечет. К тому же идеальных йоков не бывает. По крайней мере, Рыба с такими не сталкивался, но он знал троих, близких к идеалу. Медведь, глава клана, был слишком властолюбив. Волк был самоуверен и слишком умен. Следствием чрезмерного ума было презрение ко всем людям и нелюдям, даже к своему воспитаннику Соколу. К тому же оба были подвержены страстям, как, впрочем, и Крыса, Мастер самого Рыбы. Тот заслужил больше всего уважения и зависти своего Ученика, так как страсть была единственным его недостатком. И, если учесть, что она проявилась всего лет восемь назад, то Крыса, по мысли Рыбы, некогда был безупречным духом.

В меру жестокий, в меру бесстрастный, прекрасный мечник, отменный стрелок, владеющий множеством видов оружия, Крыса был самым старым членом Белгородского клана. Никто точно не знал, сколько он бродит по земле, ибо ушло то поколение, что видело его Учеником Дельфина. Длинный и тощий, невероятно гибкий и сильный, с первого взгляда ему можно было дать не больше двадцати пяти. Но лицо, будто иссушенное какой-то болезнью, да безразличный взгляд черных, словно два потускневших агата, глаз выдавал возраст Крысы.

Рыба уважал своего наставника, уважал и боялся.

Страх — самый порицаемый и единственно наказуемый недостаток йока. Рыба так и не смог изжить его в себе. Он боялся Учителя, боялся оракулов, грозы, Медведя, Ловчих, Лиса, шторма на море, боялся показать свой страх и, наконец, самое непростительное для духа, он боялся смерти. Правильный йок умело контролировал этот животный ужас