Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

не взошедшего солнца. Утро было самым скверным временем суток для молодой хозяйки, как называла ее домашняя прислуга. И если три года назад у бессонницы была ясная причина — Змея после памятного расставания с Учителем страшилась внезапного его появления, — то теперь страх перед нелюдем притупился, но спокойный сон так и не вернулся. И тщетно пыталась Олга определить источник тревоги, не дающей покоя телу и душе. Предрассветные часы, проведенные в раздумьях, не дали результата.

Она знала, что стоит обозначить проблему словом, и сразу найдется решение, но проблема не обозначалась, да и вообще никаких проблем не было. Впервые за долгое время Олга чувствовала покой и умиротворение, но, видимо, на роду ей было писано мучиться. Ночные кошмары, которых она не могла запомнить, регулярно навещали ее, накрывали ледяной волной, после которой уже невозможно было сомкнуть глаз, и Олга встречала рассвет, изучая потолок спальной пазухи и предаваясь безрадостным размышлениям.

В Толмань Олга приехала по поручению брата два дня назад из Сатвы, куда уже давно перебралось все ее семейство. В Сатве располагался крупный порт, и оживленная торговля шла там круглые сутки, что было на руку Миладу, перенявшему оружейное дело отца. Здесь же, в Толмани, было тихо и покойно, как в каждом уездном городке с малым населением. Так же неспешно работала мастерская и кузня, производя на потребу простого народа домашнюю утварь и недорогое оружие для воинских нужд. Так же стремила свои воды беспокойная в верховье Жила, лобызая прибрежные валуны холодными и чистыми, как хрусталь, губами волн. Шумел древний бор за оградой, и по весне сыпала белым цветом старая черемуха во дворе.

И здесь была родительская могила. Матушка ушла в иной мир через год после несчастья в монастыре, батюшка — через год после возвращения Олги под родную крышу. Он умер у нее на руках, и Змея ничем не смогла помочь отцу. Утешало лишь то, что Тихомир ушел спокойно, умиротворенный встречей с навсегда, казалось, потерянной любимой дочерью.

Олга спустила ноги на холодный пол, накинув на плечи шаль, подошла к окну и распахнула ставни. В лицо повеяло речной свежестью, смешанной с приторно-сладким ароматом палой листвы и горьким запахом дыма. Мычали коровы в стойлах, требуя дойки, сонно квохтали куры, скрипели двери — жизнь текла своим чередом, мерно и спокойно, и от осознания этого Олга чувствовала лишь тоску и одиночество. Она прекрасно понимала, что, несмотря на все старания, вернуться к началу ей не удастся. Как нельзя ступить в одну воду дважды, так и ей невозможно стать прежней. Она — Змея, слишком человечная для духа, слишком странная для человека. Теперь как никогда ей был понятен Лис с его ненавистью к миру, который отказал ему в праве на спокойное существование из-за небольшого, в целом, отличия. И нелюдь бунтовал, а Олга же, напротив, с молчаливого согласия семьи сделала вид, будто шесть лет, проведенных с полоумным духом, не особо отразились на ней.

Но, как оказалось, некоторые приобретенные за время ученичества черты характера и навыки не соответствовали образу незамужней девицы, живущей под крылом старшего брата, более того, они не соответствовали женскому образу вообще. Кое-какие привычки Змея пыталась искоренить, впрочем, без особого успеха, а что-то вообще скрывала от родных, дабы не страшить и без того напуганных людей. Лишь Милёна не видела особой разницы между старшей сестрой, заплетавшей ей косы и мастерившей несуразных кукол из соломы, и сестрой, что одной левой поднимала груженый воз, с особой грацией махала пудовым мечом и изредка покрывалась бурыми пятнами, больше напоминавшими чешую. Но она сызмальства не отличалась здравомыслием, и возраст не особо изменил ее. Милёну некоторые называли блажной за ее неуемную любовь ко всему живому и крайнее благодушие, а некоторые просто дурой за полную неспособность отличать хорошее от плохого. А вот ее муж…

Олга вспомнила момент трехлетней давности, когда она, злая, в слезах после последнего тяжелого разговора с Лисом, вернулась к сестре. Вспомнила, и ее брови сошлись на переносице в хмурую складку.

* * *

Это была богатая гостиница, расположенная в доме с каменным нижним и деревянным верхним этажом. Внизу, как водится, располагался обеденный зал, пожалуй, самый чистый и светлый из всех ранее виденных Олгой. Телохранителя с изуродованным лицом она заметила прежде, чем услышала возбужденное щебетание своей сестры в дальнем конце залы. Не заметить его было трудновато — как только она переступила порог, его широкая грудь заслонила ей проход.

— Пускать не велено, — проговорил он низким рокочущим голосом. Змея побледнела, скрипнув зубами от гнева.

— Кем не велено?

— Хозяином, — мужчина тяжело вздохнул, примирительно улыбаясь в седеющие усы. — Милёна Тихомировна у нас совсем дитя, иногда чудит. Обозналась она. Ее сестра шесть лет как умерла. Иди домой, дочка!

Честное слово, он был ни в чем не виноват, лишь выполнял приказ, как хороший слуга. Олга потом много раз корила себя за содеянное, но в тот миг над разумом преобладал всепоглощающий гнев. Змея молниеносно, незаметным для людского глаза движением ткнула сразу в несколько точек на мощной груди телохранителя, полностью обездвижив. На лице старого вояки успела мелькнуть лишь гримаса удивления, когда Ученица точным движением выбила ему кадык, после чего тот рухнул на пол, беззвучно шевеля губами, подобно выброшенной на берег рыбе. Она с нескрываемым злорадством наблюдала за тем, как мужчина задыхался, похрипывая и наливаясь краской. Он бы так и умер, если бы не пронзительные крики сестры и голос Мирона, вцепившегося в руку своей благодетельницы.

Этот гвалт вывел Олгин разум из оцепенения. Она оглядела поле боя, грязно ругнулась и, склонившись над телохранителем, столь же точным движением вставила кадык на место. Крики смолкли. Змея обвела пристальным взглядом зал, и собравшиеся, молча наблюдавшие за происходящим, поспешили вернуться к прерванным занятиям и разговорам. Она обернулась к Милёне, и, глядя в ее широко открытые глаза, произнесла с горькой усмешкой:

— Ты до сих пор уверена, что я твоя сестра?

Она ожидала чего угодно: страха, отвращения, наконец, неуверенности, но уж точно не жалости. Милёна, заливаясь слезами, повисла на Олгиной шее, и сквозь всхлипы да сопли слегка ошеломленная Змея смогла разобрать что-то схожее с “Ах, ты, бедная моя!” и “Кто ж тебя так посмел!” Олга молчала. Уже очень давно никто не проявлял к ней сострадания, никто не пытался утешить или просто приласкать. Она уже успела свыкнуться с мыслью, что страх, боль, изредка благодарность и, в некоторых случаях, вожделение — все, на что она вправе рассчитывать. Потому-то сейчас она чувствовала