Амнезия - Федерико Аксат

На экране был лес. Камера двигалась завораживающе плавно. Пола балансировала на бревне, пританцовывала, кокетничая со зрителями, и ветер развевал подол ее платья.

Джон не отрывал глаз от экрана, пока запись не закончилась.

— Все, — сказала Пола.

Джон еще долго смотрел на экран не в силах прогнать чары. Потом недоуменно уставился на Полу, словно силясь понять, как эта девушка могла оказаться в его гостиной.

— Что будет, когда ESH начнет действовать?

— Ты почувствуешь легкое головокружение, так что лучше сесть или прилечь. Потом заснешь. Мозг должен отключиться, чтобы заработал механизм консолидации. По крайней мере, так говорится в отчетах. Обычно испытуемые спали около получаса.

— У меня появилась идея. Подожди-ка.

Джон вернулся через три минуты с бутылкой водки. Пола пошла за ним в кухню. Джон открыл бутылку и вылил ее содержимое в раковину.

— Подай те стаканы, — попросил он, глядя, как прозрачная жидкость исчезает в сливе раковины.

Когда Пола повернулась к нему, водка исчезла без следа.

— Знаешь, это лучшее, что я сделал за последнее время, — проговорил Джон, разглядывая пустую бутылку.

Вернувшись в гостиную, он поставил ее на стол.

— Папа?

Я сразу его узнал. Он зарос бородой, набрал десяток килограммов, ссутулился, стал носить бейсболку с эмблемой «Селтикс», но все это было неважно. Я никогда не смог бы забыть эти глаза с прищуром, эту теплую улыбку.

Мэгги обернулась не сразу. Сначала она уставилась на меня как на помешанного и, лишь убедившись, что я не собираюсь биться в конвульсиях, бросила взгляд на дверь.

— Привет, Джонни, привет, Мэгги.

Это может показаться удивительным, но я не увидел ничего сверхъестественного во встрече с отцом, который, как я привык считать, покончил с собой пятнадцать лет назад в полицейском участке Карнивал-Фолс. Просто очередной кусочек пазла лег на место.

Отец замер в нескольких шагах от порога. Почувствовав, как к глазам подступают слезы, я подбежал к нему, и мы обнялись.

— Иди сюда, — позвал отец Мэгги.

Мэгги, растерянная не меньше меня, подошла, и мы оба заключили ее в объятия.

— Нам нужно многое обсудить, — просто сказал отец, входя в хижину.

Мы с Мэгги как зачарованные последовали за ним в кухню и сели за стол. Отец приготовил чай со льдом. Пока он ставил на стол стаканы, я разглядывал портрет немца.

— Точно, с него-то и надо начать.

Я не знал, что сказать. А отец казался совершенно спокойным, словно ждал моего прихода.

— Папа… — Я замолчал, не зная, как продолжить. Ничего не соображал.

— Я тебе все объясню, Джонни. — Он бросил взгляд на Мэгги. — Я вам все объясню. Но сначала скажите: кто-нибудь знает, что вы здесь?

— Только Росс, — призналась Мэгги.

— Но как?… — Отец, похоже, был раздосадован тем, что мы обнаружили его убежище.

— Я услышала, как мой отец и остальные говорили про эту хижину, — объяснила Мэгги, — а место вычислила по GPS.

— Ребята сегодня приезжали, — подтвердил отец.

За окном смеркалось. В хижине горел свет, но генератор совсем затих. Я догадался, что отец нарочно заводил его в подвале, чтобы отпугивать непрошеных гостей. Ко мне понемногу возвращалась способность здраво рассуждать, и происходящее больше не казалось безумным сном.

— Ричард купил этот участок и построил хижину в начале двухтысячного года, — начал отец свой рассказ. — Говорил, что сыт по горло больницей и хочет почаще ходить на рыбалку.

Папа всегда был великолепным рассказчиком. Вновь слышать его почти гипнотизирующий голос было и радостно, и жутко.

— Ричард думал, что мы будем здесь собираться, но как-то не сложилось. Сильвия заболела…

На мамином имени его голос дрогнул. Я хотел сказать, что он не все знает, что покрывать Марка больше не надо, что Марк…

Что он знал о Марке? Харрисон и другие наверняка рассказывали ему о том, что происходило во «внешнем мире», но кто знает, о чем они говорили, а о чем предпочитали умалчивать?

— Тогда у всей нашей компании были тяжелые времена, и мы даже не знали, что Ричард построил хижину. По крайней мере, я не помню, чтобы он о ней говорил. Выезжать на рыбалку ему доводилось хорошо если раз в месяц. Да и больницу он, естественно, не бросил.

Однажды Ричард сидел на пристани, и к нему подошел этот человек, — отец указал на фотографию немца в летном шлеме. — Его звали Тим Густафссон. Он вышел прямо из чащи и напугал Ричарда до смерти, но в действительности оказался совершенно безобидным; это я готов засвидетельствовать, мы были знакомы. Они с Ричардом разговорились, и Тим поведал свою историю. Вы спросите, при чем тут я, — отец пристально смотрел на меня, — и где я пропадал все эти годы.

Я кивнул. Отец накрыл мою ладонь своей — несмело, словно боялся, что я его оттолкну. А увидев, что я не отстраняюсь, повеселел, похлопал меня по руке и продолжил рассказ:

— Густафссон оказался канадцем. Отец не оставил ему ничего, кроме немецкой фамилии, и мать, женщина слабого здоровья, растила ребенка одна, на нищенскую зарплату. Она умерла, когда Густафссону было чуть-чуть за двадцать, так он остался один-одинешенек. У него не было ни братьев, ни кузенов, ни теток с дядьями, а искать отца, который, как он слышал, жил где-то в Германии, совершенно не хотелось. К счастью, судьба свела его с Николь, в которую он влюбился с первого взгляда. В спальне есть ее фотография.

Мне оставалось только удивляться, откуда отцу известны все эти подробности. И мало-помалу я начинал догадываться, чем закончится история о Густафссоне.

— У них родилась дочка, Наоми. Жили Густафссоны в маленьком городке Сен-Либуаре, неподалеку от Монреаля. Как-то раз Николь и Наоми отправились на прогулку в лес, похожий на наш. А холода стояли страшные. Густафссон вернулся с двойной смены на фабрике и обнаружил, что жены и дочки нет дома. Искать их начали немедленно. Густафссон приблизительно знал, по каким тропинкам они любили ходить, но поиски ни к чему не привели, хоть и продолжались всю ночь. Девочку нашли только на следующий день. Она замерзла насмерть. Николь обнаружили чуть поодаль; она тоже погибла от холода, но у нее ко всему прочему было сломано бедро. Никакой тайны тут не было. Мать повредила ногу и не могла идти; ей пришлось отправить за помощью пятилетнего ребенка. Наверное, это и вправду было последним шансом на спасение. Но их не спасли, и Густафссон снова остался один.

— Господи, — пробормотала Мэгги. — Подумать страшно, что пережила эта женщина. Как можно допустить, чтобы твоя крошечная дочь одна пробиралась через лес. Я понимаю, почему она так поступила, но от такого же сердце разорвется!