Амнезия - Федерико Аксат

— И не говори. Девочка умерла во сне — только этим Густаффсон и мог утешаться. Он во всем винил себя. Спустя два месяца после трагедии он бросил опустевший дом и отправился куда глаза глядят, лишь бы подальше от проклятого леса. Ричард почувствовал, что Густаффсону больше невмоготу носить в себе невыносимую боль, не имея возможности ни с кем ею поделиться. Он предложил новому знакомому поселиться в хижине, вроде как сторожем. Не то чтобы там было что сторожить, но ты же знаешь Салливана, он никогда не оставит человека в беде.

Я познакомился с Густаффсоном примерно тогда же. Тим казался нелюдимым, но, думаю, он был таким не всегда. Душевная боль совсем его изглодала. Густафссон рубил дрова и делал прочую работу по дому. Своими руками, без всякой помощи построил веранду. Наверное, ему нужно было все время чем-нибудь себя занимать.

Судьба Густафссона чрезвычайно напоминала историю, рассказанную моему брату стариком Мэткином с автозаправки. Оба потеряли жену и дочь нелепым и страшным образом. Как я узнал много позже, совпадение не было случайным.

Я готов был слушать отца часами. Каждое его слово было словно камешек в стене волшебного замка. Хрупкого замка, который может рухнуть в любой момент, загадочного замка, в котором не счесть лабиринтов и тайных комнат, замка, полного вопросов и ответов.

Тим Густафссон и Ричард Салливан подружились. Густафссон не очень любил рыбалку, но иногда составлял Ричарду компанию. Во время одной из задушевных бесед на середине озера Тим признался в том, о чем Салливан давно догадывался: время не залечило его раны, не проходило и дня, чтобы он не думал о Наоми, дрожащей, обессиленной, бредущей сквозь заснеженный лес. И сколько бы Густаффсон ни убеждал себя, что это был несчастный случай, чувство вины не покидало его.

Тим думал о самоубийстве с того самого дня, как погибли Николь и Наоми. Когда-то он сумел остановиться на краю и решил дать себе время. Не в силах оставаться в Канаде, попытался начать все сначала в Карнивал-Фолс, но вернулся к тому, от чего бежал.

Густафссон верил в Бога и не желал просто так выбрасывать свою жизнь на помойку. Совсем другое дело — уйти, зная, что твоя смерть чем-то послужит ближнему.

Вскоре Марк убил маму, а отец взял на себя его вину. Ричард, Харрисон, Билл и Боб встали на защиту нашей семьи. Четверка поклялась хранить тайну во что бы то ни стало, а клятвы Б-клуба были нерушимы. Для Харрисона это решение стало роковым: хранить секрет, оставаясь шерифом Карнивал-Фолс, было невозможно. Недаром он вскоре ушел в отставку, передав дела Тимберту.

Б-клуб собрался в хижине. Позвали и Тима Густафссона. Канадец не передумал и по-прежнему собирался лишить себя жизни. Первоначальный план показался всем безумием, но, постепенно преображаясь и обрастая деталями, становился все более выполнимым. Дело нашлось всем. Ричарду предстояло зафиксировать смерть. Харрисон взял на себя полицейскую бюрократию. Карла Берк, единственный человек «со стороны», которого четверка ввела в курс дела, должна была спрятать тело в своем похоронном бюро.

Так осуществилось главное деяние Бильдербергского клуба.

Как ни странно, сильнее всего намеченному плану противился мой отец. Он не желал портить жизнь своим друзьям. Например, Харрисону, неподкупному шерифу, всеобщему любимцу и примеру для многих.

Пятеро посвященных использовали все свое красноречие, чтобы его переубедить. Отец внимательно выслушал друзей и попросил немного времени на размышление. Вскрытие уже показало, что моя мать умерла от асфиксии, и до того момента, как сыщики сделают выводы, оставались считаные дни. Нужно было действовать, пока не поздно.

В конце концов отец сдался, но поставил собственное условие: весь остальной город должен считать его мертвым. Это был единственный способ уберечь друзей. Расширять круг знакомств отец все равно не планировал, да и жить обычной жизнью после всего, что случилось, не смог бы. Тут мне захотелось перебить и спросить, как он мог лишить нас — как мог лишить меня — возможности видеться с ним хотя бы изредка. Что плохого случилось бы, знай мы с Марком правду? В тюрьме и то есть свидания.

Между тем в рассказе отца не хватало важных деталей. Даже теперь, после смерти Марка, он не желал говорить о том, что случилось тридцать первого марта две тысячи первого года, в ночь убийства моей матери.

Вторым условием, на котором отец согласился принять предложенный друзьями план, было введение в круг посвященных Марка. Марка, но не меня. Я не должен был ничего знать.

Тут я едва не закричал от бессильной ярости.

Марк все это время знал, что отец прячется в хижине?

Меня словно огнем обожгло. Как родные могли так со мной поступить?

Но рассказ продолжался, и то, что сначала казалось нелепой жестокостью, постепенно обретало смысл.

Отец не мог допустить, чтобы тяжесть его самоубийства легла на плечи Марку, не хотел, чтобы чувство вины съело его живьем. Он твердо решил, что старший сын узнает правду.

Что же до меня, то тут для отца важнее всего было сохранить добрые отношения между сыновьями. Ему было не так уж важно, что я стану думать о нем; он не хотел, чтобы я винил в наших несчастьях Марка. Мы должны были остаться братьями.

Так и вышло.

Когда отец заговорил об этом, меня охватил трепет. Если мне в жизни и было чем гордиться, так это старшим братом и дружбой, которую мы сумели пронести сквозь годы.

Боб провел Тима Густаффсона в полицейский участок. Харрисон устроил так, чтобы там никого не было. Густаффсон с отцом обменялись одеждой и поговорили. Отец не стал пересказывать мне этот разговор, сказал только, что он был коротким и откровенным. Густафссон принес с собой дробовик «моссберг».

Сомнительная честь обнаружить труп досталась молодому полицейскому по фамилии Уиллис. Для успеха операции требовалось, чтобы пуля как можно сильнее изуродовала самоубийцу, и тут Густафссон потрудился на славу. Когда Уиллис примчался на звук выстрела, по полу в коридоре бежали кровавые ручьи.

Ричард подделал медицинское заключение и приложил к нему отпечатки пальцев моего отца.

Приближалась ночь. Из окна озеро казалось совсем не таким, каким мы увидели его днем. На небе не было ни луны, ни звезд. Порывистый ветер гнул деревья и задувал в щели в стенах хижины.

— Когда Марк обо всем узнал? — спросил я.

— Ты должен понять, мы…

— Когда?

— Месяца через два-три.

Мэгги встала:

— Пойду прогуляюсь. Думаю, вам нужно поговорить наедине.

Я покачал головой:

— Пожалуйста, останься. Эта история ведь и тебя касается.

Она вернулась на место.

— Джонни, — проговорил отец, — если я чем-то в своей жизни и горжусь, так это тем, как вы с Марком держались друг за друга все эти годы.