Смерть заберет с собой осень - Эмма Рид Джонсон

– Блуждающий огонёк? – переспросил я. – Хаканохи?

Вместо слов он просто кивнул. На меня он смотрел украдкой, с какой-то застенчивостью – невероятно странная эмоция, которую я и не думал увидеть на лице Юки-куна.

Я мало что знал про хаканохи, но главный неоспоримый посыл всех легенд заключался в том, что это была душа. Призрак. Жизненная энергия людей в посмертии.

У меня закружилась голова, когда шестерёнки в моём мозгу закрутились, а понимание сути происходящего билось сквозь стеклянный купол моей глупости.

– Значит, это… – осторожно начал я.

– Да.

Юки не дал мне завершить фразу, но мы поняли друг друга и без этого. Я был польщён и растерян, а ещё не знал, что мне делать с этим огоньком дальше. Спустя какие-то секунды он приобрёл для меня настолько огромную ценность, что казалось смешным, что всего минуту назад он вселял в меня панический страх.

– Возможно, тебе это может показаться глупым…

– Ты сейчас издеваешься? – перебил его я.

– Нет. – Он покачал головой. – Я никогда не буду над тобой издеваться.

– Тогда не говори, что это глупо.

Мои слова вызвали у него какую-то меланхоличную улыбку, но меня не покидало стойкое ощущение, что всё происходящее – трагедия. Спектакль. То, что закончится, как только занавес опустится, но, робко оглянувшись по сторонам, я убедился, что нигде не колышется бархатистый край, нигде нет отсветов софитов, и на нас не смотрит толпа людей из глубины зала. Мы были одни, окружённые метелью и призраком смерти, что занесла над нашими головами свою дряхлую руку – или всё же не дряхлую, а вполне упругую, молодую. Такую, которая сможет с лёгкостью ухватить несколько десятков тысяч душ за раз.

Я смотрел на Юки-куна пристально, а очередные мысли о смерти вырисовывали в моём воображении всё новые странные и нелогичные картины. Отчего-то почувствовал себя Авраамом, готовым пожертвовать своим любимым сыном во имя Бога: а смог бы я принять его предложение обменять его бессмертную душу на мою; жизнь на жизнь?

Представил себя тем старцем с полотна Рембрандта, чьё лицо, как мне всегда казалось, излучало неподдельную глупость и слепую веру в нечто незримое и бессмысленное. Представил себя держащим Юки-куна за лицо, связанного и уложенного на жертвенник. Представил острый нож с жёсткой рукояткой, который держал отец Исаака, прежде чем попытаться перерезать тому глотку, – всё во имя великой цели. Мрачно. Уныло. Бесполезно.

Был ли я таким?

– О чём ты задумался? – Юки-кун всё это время скользил своим цепким взглядом по моему лицу, подмечая малейшие изменения мимики. – Что-то не так?

– Просто… – Сперва мне захотелось увильнуть от ответа и придать своим словам немного таинственности, но почти сразу же я отмёл эту мысль: – Я чувствую себя растерянным.

– Из-за чего? – Он чуть склонил голову к плечу и продолжал смотреть на меня как-то странно, отчего мне в который раз стало не по себе. Он вынудил меня отвернуться и смотреть на яркий белый фонарь, вокруг которого в бешеном танце кружили снежинки. – Мой подарок так тебя смутил?

– Не только он. – Я кивнул. – Но и весь наш разговор до: твои слова о жизни, обмене и… сам понимаешь.

Пару секунд он молча переваривал мои слова. Со стороны он казался непоколебимым и абсолютно спокойным, и меня, по правде сказать, это напрягало – я совершенно не понимал, что у него на уме.

– Нет, не понимаю.

– Глядя на тебя, я вижу «Бессмертие и жертву» Рембрандта и чувствую себя Авраамом, который уже занёс свой клинок над Исааком, понимаешь? – С каждым словом мой голос становился всё тише и тише. – Мне не по себе. Мне страшно. Мне… мне противно.

– Противно? – Мне казалось, что он разозлится или оскорбится от моих слов, но, вопреки моим ожиданиям, голос Юки-куна звучал спокойно. – Почему же тебе противно, Акира?

– Не знаю. – Я дёрнул плечами, словно пытался скинуть что-то с себя. – Противно, что я допускаю такие мысли. Что я позволяю себе думать о твоих словах как о возможном варианте – немыслимо.

На его губах вновь заиграла столь знакомая мне усмешка. Мои слова и переживания развеселили его, и это меня немного обидело.

– Но я же сам сказал, что найди я такую возможность, то с удовольствием бы ею воспользовался.

– И что? – Я сам не заметил, как рявкнул на него, чувствуя отвратительное пощипывание где-то в носу. – Я тоже часто говорю глупости, но это же не значит, что твоя жертва сделает меня счастливым. Какой в этом будет смысл?

Он молчал и загадочно ухмылялся, словно знал какой-то одному ему известный секрет. Поднёс палец к огоньку и, слегка коснувшись, заставил его уменьшиться и принять форму огранённого драгоценного камня, а после достал откуда-то серебряный перстень и одним лишь мановением руки соединил их. Я смотрел на всё это с нескрываемой горечью и тоской, чувствуя на себе неизгладимую вину.

– Смысл, – как и тогда, в гостиной, протянул он. Юки-кун бережно взял мою правую ладонь и надел на мой палец этот перстень. Он был тяжёлым, массивным, а ещё неприятно холодил кожу на ночном ветру. – Как же ты любишь искать во всём смысл, уму непостижимо!

Я проигнорировал его слова. Он мог сколько угодно пытаться сделать из меня идиота, но я понимал, что жертвовать собой ради кого-то – невероятная глупость. Я не был ни одарённым, ни полезным, ни интересным, чтобы ради меня приносили такие жертвы. Я был никем, и жизнь моя не стоила ровно ничего.

– И что? – фыркнул я.

– Да так, ничего. – Он потрепал меня по голове. – Просто напоминаю, что в момент жертвоприношения к Аврааму явился ангел.

Глава 16

Весь оставшийся вечер мы больше не поднимали эту тему. Завалились смотреть «Гарри Поттера», уничтожая все запасы еды, которые сумели найти до этого, долго обсуждали мир и персонажей. Юки-кун остался в восторге от близнецов Уизли и Гермионы, а ещё сказал, что я бываю таким же занудой, как и она. Отреагировал я довольно банально: закатил глаза и передразнил его.

Утром, точнее, днём, вернулись родители.

Мы ещё не успели проснуться к тому времени и безбожно валялись в моей спальне. Я в кровати, Юки – на футоне. Проснулся я от того, что испугал сам себя: лёжа практически полностью на краю, я свесил свою руку. Пальцы дотронулись до волос Юки. В полудрёме я видел и смутно помнил это, но в перерывах, между которыми я проваливался обратно в сон, забывал, поэтому, когда пальцами начал перебирать их, растерялся, дёрнулся и в ужасе подпрыгнул, дёргая