Из тьмы - Елизавета Викторовна Харраби

так могло произойти? Держу пари, тебе уже шестьдесят! Я даже седой волос у тебя вижу, вон там, слева.

— Мне тридцать три, — вздохнул он и немедленно пригладил левый висок. Осмотрел ноги, усеянные язвами, потёр ожоги на шее, оставшиеся после аварии. — Я держу своё обещание. Я ведь говорил, что мы с тобой никогда не состаримся, и я уверен, что так и будет. А моя собственная старость — это мои проблемы, которые никак не касаются ни тебя, ни наших с тобой обещаний, слышишь?

В её чересчур ярких зелёных глазах вспыхнул задорный огонёк:

— Я и то лучше тебя за течением времени слежу. В ноябре тебе будет уже сорок, Тёма, а не тридцать три. Если ты превратишься в дряхлого старикашку, я не буду тебя любить!

— Больно надо! — шутливо подхватил Тёма.

Рита рассмеялась, подошла к нему сзади и крепко обняла:

— Шучу, конечно. Я буду всегда любить тебя, даже если ты не просто состаришься, а ещё и умрёшь. Хотя, я думаю, уж такой глупости с тобой не должно случиться!

— Если бы ты вернулась ко мне, Рита, то я пообещал бы всем сердцем любить тебя. Больше молодости и больше жизни.

Он не удержался и перевёл взгляд с отражения на настоящую девушку. Но стоило ему так сделать, как Маргарита тут же испарилась, успев оставить на его губах нежный поцелуй ветра. Вовремя Рита ушла: через секунду в комнату ворвалась Джоанна.

— Всё речи репетируешь? — подшутила она. — Выглядишь неважно.

— На тебе тоже лица нет, — серьёзно заметил Тёма. — Что стряслось?

Джоанна недовольно поморщилась, признав, что растеряла навыки актёрской игры и неспособна была теперь скрыть тревогу.

— Алиса разволновалась перед встречей. Опять в обморок упала. Ян пока приводит её в чувства. Позвонишь Дане?

— Не переживай, — кивнул Тёма. — Мы бы всё равно не приехали вовремя: у меня колёса сдулись, качать надо. Я знаю, ты не любишь мозгоправов, но, может, Алису всё-таки психологу показать? Или психиатру. Больно она боязливая у вас.

Джоанна посмотрела на него, как на врага народа. У неё чуть не сорвалось с языка: «Сначала твоя жена-истеричка вырывала у меня дочь из рук, чтобы понянчиться, а сама завистливо облизывалась, сжимала бедную племянницу и шептала ей, как её изводит этот рыжий бабник и тиран; затем её безработный дядя-алкоголик, не окончивший даже двух курсов университета, от безделья шатается по рюмочным и устраивает дома пьяные концерты с угрозами обглодать Алисе лицо за то, что она получилась такой красотулей; потом смерть Риты, многомесячный траур, твои выходки с петлёй и бритвой, Ирин омерзительный визг из-за каждого твоего пореза… А к психиатру после этого нужно идти Алисе?» Джо смолчала, но то же послание продублировала желчным взглядом и показала на шею:

— На твоём месте я бы надела свитер с горлом.

***

Всегда опрятные, скромно одетые и раздражающе пунктуальные Чипировы были первыми прибывшими, во-первых, потому что эта семья попросту любила приезжать сильно заранее, а во-вторых, потому что Чипировы добирались на метро и сумели, в отличие от остальных гостей, избежать пробок на узких улочках Центрального района.

Сразу за ними подъехали хозяева ресторана — Даниил и Ирина Кильманы, — и вмиг распорядились, чтобы сдвинули три больших стола в центре зала, а гостям предложили лёгкие закуски и брусничный морс.

— Ну и что, что на час раньше, — ворчала Ира на сонных официантов, — ресторан закрыли с четырёх, значит, и работаете вы с четырёх. Принесите шампанского.

Константин Кильман, их сын, поприветствовал Александра, Веронику и Антона Чипировых милым кивком и, вопреки увещеваниям матери, принялся помогать официантам разливать напитки по бокалам.

Следующими прибыли Хассан: все ладные, осанистые, спокойные, со сдержанно-распущенной походкой и бедной мимикой, какая наблюдается только у очень состоятельных людей. Дамир Хассан, глава семьи, пожал руку каждому мужчине и поклонился всем женщинам. Перецеловавшись с Чипировыми и Кильманами, Ольга наконец представила двух сыновей и единственную красавицу-дочь. Самая довольная на свете мама хвасталась не только их иностранными именами, но и талантами: с упоением и трепетом рассказывала она, каким высоким и мускулистым вырос старший сын, с десяти лет профессионально занимавшийся греблей и боксом, как много языков и диалектов знает младшенький, посвятивший юность работе над дикцией и артикуляцией; теперь его все народы принимали за коренного жителя. На десерт Ольга оставила дочку — Тейзис Амину Субботу, которую представила с особой гордостью:

— Наша ненаглядная Таечка, — мать положила ладони на плечи девушки и стала вертеть её, словно музейный экспонат, — наша Таечка всегда отличалась выдержкой и интеллектом, с сентября она пойдёт учиться на государственного управляющего.

Белолицая гурия Тейзис безразлично опустила глаза и качнула головой: ждала, когда мама окончит чванливые речи. Взгляд её скользнул по Сашиному сыну, чахлому светловолосому пареньку в вязаном джемпере, но не задержался на нём, словно тот был не человеком, а старым кувшином с отколотой ручкой. Люди интересовали Субботу-младшую куда меньше вещей.

— Рад знакомству, Тая, — улыбнулся Костя Кильман и пожал руку безмолвной статуе.

— Очень приятно, — добродушно кивнул Александр Чипиров и восхищённо взглянул на подругу детства: — Оленька, замечательные у вас дети! У нас с Вероникой двое: сын Антон и дочка Кассандра. Касенька сегодня вызвалась помогать сёстрам в церкви готовиться к причастию, познакомим вас в следующий раз. А это — наш Антоша.

Александр указал на бледного паренька в джемпере.

— Очень приятно, — сказали Дамир с Ольгой.

— Очень приятно, — скучающим тоном буркнула Тейзис куда-то в сторону.

— Антош, не жарко тебе в свитере? — удивилась Ольга Андреевна.

— Я всегда мёрзну, — робко ответил Сашин сын и дёрнул плечами.

Антона подвинули к Тае Субботе и ожидали приветствия, но из белолицего юноши было не вытянуть ни слова. Тот взгляд, что зеленоглазая нимфа бросила на него минуту назад, прожёг своим безразличием его лицо так, что оно до сих пор горело алым удушьем. Он поднял на Таю глаза в поисках свежего родника, способного потушить пожар в его чреслах, но наткнулся на те же зелёные глаза-лазеры, которые прожгли снова, и снова, и снова.

— Антошенька, поздоровайся…

Он не мог. Перед ним стояла красивая молодая женщина в длинном платье и чёрном болеро, на вид ей было лет двадцать пять, а никак не восемнадцать, и держалась она прекрасно. С такими женщинами не смеют здороваться — им безмолвно падают в ноги. Из-за каблуков она казалась ещё выше, и Антон, будучи от природы среднего роста, почувствовал себя рядом с ней совсем маленьким. Девушка вновь снисходительно поздоровалась, но Антон не смог ничего расслышать; он просто смотрел, как заворожённый, в её замечательные ярко-салатовые глаза, пока в