Реформатор после реформ. С. Ю. Витте и российское общество. 1906-1915 годы - Элла Сагинадзе

В статье уже упомянутого И.М. Троцкого позиция Витте описана так:

[Граф]…не столько не верил в возможность войны, сколько ее не хотел. Он болел душою за Россию и предсказывал ее поражение: «Война – смерть для России. ‹…› Попомните мои слова: Россия первая очутится под колесом истории. Она расплатится своей территорией за эту войну. Она станет ареною чужеземного нашествия и внутренней братоубийственной войны… Сомневаюсь, чтобы уцелела и династия! Россия не может и не должна воевать»[735].

Российскому дипломату во Франции Б.А. Татищеву Витте говорил: «Я считаю войну возможной, но только при одном условии: что у нас в России все, повторяю – все, без всякого исключения, и притом все одновременно, сошли с ума. Вы, я надеюсь, согласитесь, что эта возможность маловероятна»[736].

В июле 1914 года, когда в России была объявлена мобилизация, Витте, как я уже отмечала, находился в Германии – лечился на немецком курорте Наугейме. По настоянию жены он тайно и поспешно уехал на свою виллу в Биарриц. В тот же вечер в дом Витте в Наугейме явились полицейские с ордером на арест русского сановника[737]. Только расторопность графини позволила Витте избежать участи М.М. Ковалевского, задержанного в Германии до 1915 года. Из Биаррица граф писал Колышко: «Случилось самое худшее, что можно было ожидать для России, Германии и всего мира. Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы избежать этой катастрофы. Не удалось. Если бы его величество назначил меня послом в Берлин, как обещал, этого не случилось бы. Я бы уцепился за штаны кайзера, но войны не допустил»[738].

Между тем, пока все мысли Сергея Юльевича занимала разразившаяся война, в России с тревогой следили за ним самим. Заведующий заграничной агентурой в Париже А.А. Красильников получил телеграмму из Петербурга, от директора ДП, с требованием установить за Витте слежку, поручив ее исключительно надежным агентам. Цель наблюдения – «выяснить его отношение к текущим военным событиям, равно знакомства»[739]. О результатах необходимо было еженедельно доносить; переписка графа подвергалась перлюстрации.

До границы с Италией Витте ехал в автомобиле своего зятя, В.Л. Нарышкина. В трудной и изнурительной поездке граф не мог отвлечься от мыслей о начавшейся войне. Согласно воспоминаниям Н.Д. Жевахова, Витте в Италии в частном разговоре затронул тему «немецких зверств»:

«Этого не может быть… Это клевета на немцев! Война с немцами бессмысленна… Уничтожить Германию, как мечтают юнкера, невозможно… Это не лампа, какую можно бросить на пол и она разобьется… Народ с вековою культурою, впитавший в свою толщу наиболее высокие начала, не может погибнуть… Достояние культуры принадлежит всем, а не отдельным народам, и нельзя безнаказанно посягать на него… Да поймите же, что нам невыгоден разгром Германии, если бы он даже удался. Результатом этого разгрома будет революция – сначала в Германии, а затем у нас». И, сказав эти слова, граф С.Ю. Витте расплакался, как ребенок[740].

Это мемуарное свидетельство не противоречит данным И. Троцкого, однако заметно, что здесь Витте отзывается о Германии и немцах с неким пиететом. По-видимому, такие сочувственные отклики графа о народе, превратившемся в военного противника, укрепляли публику в ее подозрениях об особом расположении сановника к немцам.

Затем через Стамбул он добрался до Одессы, прибыв туда 20 августа, еще до вступления Турции в войну[741]. Путешествие Витте продолжалось двадцать один день и тяжело повлияло на состояние его здоровья. В Одессе он дал местным журналистам интервью, в котором не без доли патриотического пафоса заявил: «То, что я пережил за это время, никогда повториться не может. 21 день кошмара и мучительных гаданий, доберусь ли в Россию… Наконец все окончилось. Счастлив, что в такую трудную минуту я со всеми русскими буду дома, в великой России. ‹…› Что-нибудь делать для России – хотя бы переписывать бумаги, помогать раненым, работать в Красном Кресте, но быть там и только там…»[742] Витте действительно предложил свои услуги Красному Кресту, однако, как он сообщал супруге в письме, ими не воспользовались[743].

21 августа крупные петроградские органы печати – «Новое время», «Биржевые ведомости» и «Речь» – опубликовали телеграмму, в которой передавалось мнение Витте относительно наступившей войны, якобы высказанное в беседе с одесскими журналистами: «Война еще впереди. Нельзя опьяняться первыми успехами: силы неприятеля неизвестны, и придется вести героическую борьбу, которая потребует беспримерных усилий. Печать, вместо того чтобы усыплять общество выражениями радости, должна подготовлять к неудачам, всегда возможным в борьбе против могущественного врага». В телеграмме подчеркивалось – приезд Витте «имеет политическое значение. Граф сказал, что хочет послужить родине»[744].

В «Одесском листке» и «Одесских новостях», самых крупных газетах города, за август 1914 года подобная информация отсутствует. Напротив, «Одесские новости» передавали слова сановника: «Я должен воздержаться говорить сейчас о войне, в которую не верил до тех пор, пока не заговорили пушки»[745]. Очевидно, его частный разговор с кем-то из знакомых мог проникнуть в столичную печать в несколько преувеличенном виде. По крайней мере, известный журналист А.Е. Кауфман, у которого, как и у Витте, были друзья в Одессе, утверждал позднее, что граф действительно делился своими опасениями и мыслями по поводу последних событий с посещавшими его дом одесситами[746]. В конце сентября Витте получил письмо от российского генерального консула в Багдаде. Дипломат докладывал, что немецкая пропаганда извратила суть слов Сергея Юльевича о войне, перепечатав уже упомянутое ранее интервью графа одесским изданиям. В бюллетене германского консульства это интервью было интерпретировано иначе: