Советские партизаны. Легенда и действительность. 1941-1944 - Армстронг Джон

В других случаях в повестку дня собраний входили вопросы: 1) «бандитское поведение бывшего офицера Иванова», 2) «подробное обсуждение приказа наркома обороны № 130 и воззвание партизан Калининского фронта», 3) «приговоры преступникам, бывшим партизанам Д.И. Пискунову и Г.А. Козлову» и 4) «проверка техники в полевых условиях».

Во время и после войны советские руководители неоднократно утверждали, что партизанское движение продемонстрировало способность коммунистической партии мобилизовать своих членов и «народные массы» на защиту советской системы в кризисной ситуации. Имеющиеся свидетельства заставляют сомневаться в правоте подобного утверждения. В 1941 году, в период наибольших трудностей, партия не сумела организовать эффективного партизанского движения. Появление партизанского движения, в том виде, в каком оно существовало в более поздний период, следует приписать главным образом способности советского режима распространить свою власть на оккупированные регионы, чему способствовали благоприятный поворот в войне и политические ошибки немцев. Влияние партии в партизанском движении было направлено на то, чтобы это движение действовало исключительно в интересах советского режима; главным было предотвратить возможность нежелательного в политическом плане развития событий. Поэтому партию скорее правильнее будет назвать инструментом советского контроля, а не основной побудительной силой.

Особенности морального состояния партизан почти не поддаются анализу. В немецких донесениях, основанных на допросах взятых в плен партизан и дезертиров, в характеристиках их морального состояния так часто и без всякой дифференциации используются термины «плохое» и «хорошее», что они теряют свой смысл. Более важны те немецкие донесения, которые, подобно приведенным ниже, признают, что низкий моральный дух не всегда мешал успешному проведению операций партизанскими отрядами.

«1. Положение с продовольствием в отрядах тяжелое… Соли практически нет. Боевой дух низкий, и за последние несколько дней… положение стало безнадежным; но из страха перед командирами, а также опасаясь карательных мер [немецких] войск, никто не дезертирует.

2. Коммунисты и военные [военнослужащие Красной армии] сражаются вместе, и их боевой потенциал сравнительно высок. Боевой дух крестьянских парней, заманенных в партизаны, низок. Но среди них почти нет дезертирства. Часто [партизаны] сдаче в плен предпочитают самоубийства.

3. Подразделение противника, хотя и состоящее в основном из насильно призванных на службу, сражалось стойко, благодаря давлению, оказываемому на личный состав комиссарами.

4. По большей части боевой дух партизан можно назвать «недостаточно высоким»… Но это практически не отражается на интенсивности боевых действий, поскольку личный состав находится под пристальным наблюдением. Кроме того, командиры и комиссары имеют возможность вести активную политическую пропаганду, что не представляет для них особого труда, поскольку мы можем воздействовать лишь на инакомыслящие элементы, давая расплывчатые обещания на будущее».

Подобные наблюдения подтверждаются статистическими данными о дезертирстве из партизанских отрядов. В таблице 1 приводится количество партизан, перешедших к немцам в районе действий 3-й танковой армии в период с мая 1943 по май 1944 года. Общее количество партизан в этом районе составляло 27 000 человек. Для сравнения приводятся данные об убитых и взятых в плен. Длительное время количество дезертиров было очень небольшим по сравнению как с общим количеством партизан, так и с числом убитых. Статистические данные других немецких армий указывают на сравнительно низкий уровень дезертирства в зоне действий группы армий «Центр», где активность партизан была наиболее высокой. С сентября 1943 года по апрель 1944 года, например, в среднем в месяц отмечалось пять случаев дезертирства.

Таблица 1

ПАРТИЗАНЫ, ДЕЗЕРТИРОВАВШИЕ К НЕМЦАМ В ЗОНЕ ДЕЙСТВИЙ 3-Й ТАНКОВОЙ АРМИИ с мая 1943 по май 1944 г.

Следует отметить, что в период с мая по август 1943 года и в мае 1944 года уровень дезертирства был существенно выше, чем в другие месяцы. В обоих случаях это было прямым следствием проведения немцами крупных карательных операций против партизан. Если количество убитых и взятых в плен возрастало практически пропорционально, то в увеличении случаев дезертирства наблюдалась диспропорция. Это свидетельствовало вовсе не о том, что партизаны были готовы дезертировать, столкнувшись с превосходящими силами противника. В немецких донесениях указывается, что большинство случаев дезертирства происходило после завершения операций, когда бригады были дезорганизованы и отдельным партизанам было легче и безопаснее дезертировать из небольших отрезанных друг от друга групп. Дезертировать из партизанского отряда было нелегко. Рядовые партизаны находились под пристальным наблюдением командиров, политруков и представителей НКВД. Низкого боевого духа и недовольства жизнью в партизанском отряде оказывалось недостаточно для того, чтобы заставить партизан подвергать себя риску. Как правило, был нужен серьезный стимул для раскрепощения людей или возникновения серьезного кризиса, который заставлял принимать решение. Поэтому наибольшее количество случаев дезертирства имело место после крупномасштабных карательных операций, когда интенсивность боевых действий уменьшалась, а отряды были дезорганизованы, что позволяло дезертировать с меньшим риском. В одном случае немцы отметили другую побудительную причину. В июне 1943 года, после операции Maigewitter («Майская гроза»), часть партизанских бригад начала выход из района Витебска, чтобы обосноваться к югу от реки Двины. В этот период дезертировало большое количество партизан, рекрутированных из местного населения. Пока бригады действовали поблизости от их деревень, призывники оставались в партизанах, но удаляться от мест проживания вместе с бригадами они не пожелали. Из дезертиров одного из партизанских отрядов немецкий комендант этого района организовал полицейский отряд численностью 150 человек.

Проводимая немцами политика скорее препятствовала, чем способствовала дезертирству. Потенциальный дезертир, готовый идти на существовавший при побеге из партизанского отряда риск, вовсе не мог надеяться на хорошее обращение после прихода к немцам. Более того, отсутствие у немцев внятной политической и экономической программы делало перспективы дезертира на будущее весьма туманными. Многие дезертиры, которых, по всей вероятности, было намного больше, чем тех, кто добровольно являлся к немцам, стремились избегать контактов с обеими противоборствующими сторонами. Но поскольку им грозили репрессии со стороны как немцев, так и партизан, даже их число было небольшим.

Моральное состояние партизан и дезертирство нельзя рассматривать в отрыве друг от друга, а следует оценивать в свете существовавших возможных альтернатив для каждого отдельного человека. Вторая мировая война поставила почти всех советских граждан, находившихся по обе стороны фронта, в крайне сложное положение. В общепринятом смысле моральный дух был крайне низок – и у гражданского населения, и в Красной армии, и в партизанском движении. Если же говорить о моральном состоянии партизан, то следует обратить внимание не столько на психологическую мотивацию, сколько на логику развития событий. Для рядового партизана служба в отряде не являлась сознательным выбором, а была необходимостью. После лета 1942 года стало совершенно ясно, что перешедшие на сторону немцев примкнули к проигравшей стороне, тогда как служба в партизанах пусть и не доказывала лояльности к советскому режиму, но являлась прямым свидетельством того, что человек не сотрудничал с врагом. Отмежевание и от партизан, и от немцев не являлось решением проблемы. Жизнь в партизанских бригадах была тяжелой, но жизнь гражданского населения под гнетом немцев была не легче. В партизанских бригадах человека кормили, при немцах же он, скорее всего, был бы вынужден голодать или оказался бы депортирован на работу в Германию. В партизанском движении он считался сделавшим свой выбор, вне его он вынужден был зависеть от милости и партизан, и немцев.