Слезы русалки - Надежда Виданова

куличках, – она осеклась и замолчала, поймав взгляд отца Андрея. На Сашин букет Екатерина Васильевна глядела с уважением.

В роддоме Саше вручили драгоценный свёрток с младенцем, и он увидел Веру. Екатерина Васильевна и отец Андрей издали синхронное "ох", когда она показалась им.

Теперь от неё осталось пол Веры. Она сильно похудела, постоянно держалась за голову, словно боялась, что та упадёт. Саша вручил ей цветы, которые она была не в состоянии удержать. Саша подошёл к жене ближе, Вера вцепилась в него, чтоб не упасть.

Также он отметил, что она как-то перестала походить на Лидию. А, возможно, это Саша изменился сам, его уже не так тяготит воспоминание о покойнице. В любом случае Саша улыбнулся Вере с гораздо более искренним радушием, чем ожидал. Она не ответила на его улыбку.

Дома (Екатерина Васильевна нашла Сашин отчий дом отвратительным и непригодным для жизни) Вере оказывали помощь, кто какую мог: Екатерина Васильевна – медицинскую, отец Андрей – духовную, Саша – посильную. Затем тёща прозрачно намекнула зятю, что он путается под ногами. Саша покинул свой пост возле жены, и ему наконец предоставилась возможность рассмотреть ребёнка.

Саша с любопытством поглядел на девочку. Сашина дочка совсем не напоминала Арсения. Сын Вадима был светловолосым хрупким ребёнком с огромными глазами библейского мученика. Малышка же являла собой кругленькую крепкую темноволосую девочку со смеющимися хитрыми глазками, она беспокойно ерзала, что-то агукая на своём детском языке. Мягкого зайчишку она сразу закошмарила, начав тыкать пальчиками ему в глаза с таким упорством, словно хотела их выколоть. Саша отобрал игрушку. Он дал дочке семейное кольцо, что Вадим когда-то отдал Вере. Девочка подняла на Сашу глаза, и он ужаснулся. Глаза ребёнка показались ему странными. Светло-серые, но гораздо светлее, чем у него самого.

– Как я уже говорила, мы уезжаем, – заявила Екатерина Васильевна, когда вокруг малышки уселись все присутствующие. – Мои дочь и внучка не будут жить в этом захолустье, пока у нас есть квартира в Москве.

Саша взглянул на Веру, но она была занята дочкой и не видела его взгляда. Очень жаль, хотелось бы поговорить с ней наедине без тёщи и особенно без отца Андрея. Саша чувствовал, что самое верное средство заставить Веру остаться – надавить на жалось. Вера очень милосердна, для неё хуже всего на свете быть жестокой к кому-либо.

– У меня здесь мать, – Саша избегал взглядов отца Андрея, который точно знал, что Саша со дня своего приезда ни разу не зашёл в комнату Марыси. – Вадим уехал в Москву, чтобы начать новую жизнь, – продолжал Саша. Отец Андрей внимательно следил за ним, поскольку не раз слышал из Сашиных уст одобрение поступку Вадима. Теперь же Саша напустил на себя тон осуждения, а значит лицемерил. – Юлия и Алена Михайловна не привязаны к маме. А мама очень болеет, ей перенести переезд ещё более невозможно, чем вам с малышкой. Да и куда я ее перевезу? Мой долг быть рядом с женщиной, которая дала мне жизнь. Вера, любимая, ты должна понять меня правильно.

От столь сладких речей во рту у Саши образовался ядовитый омерзительный ком, ему захотелось сплюнуть. Саша подавил в себе отвращение к самому себе и к своей матери и сглотнул ком внутрь себя.

– Ну, оставайся тогда, будешь приезжать, – пожала плечами Екатерина Васильевна. На тёщу его сентиментальная речь явно не оказала воздействия.

– Что это за семья такая? – Саша обнял Веру. – Я не могу жить вдали от Веры и дочки. Отец Андрей, скажите же, что это не по-христиански.

– Верно, не по-христиански, – подтвердил отец Андрей. – Ну, пусть Вера сама решит, как будет лучше. Она женщина справедливая и много страдала. Любое ее решение будет правильно и оправдано.

Ясно, Саша походу заврался так, что его не поддерживает даже отец Андрей. Оно и неудивительно, сказать по правде.

Со дня отъезда Вадима отец Андрей смотрел на Сашу взглядом, полным осуждения, тщетно взывая к Сашиной совести. Саша знал о причине этого взгляда, но был категорически не согласен признать себя хоть в чём-нибудь виноватым.

Он помнил день, когда худой и отрешенный Вадим встал перед ним и объявил, что разводиться с женой и уезжает, потому что "не может дышать этим отравленным воздухом, не может ходить и бесконечно вязнуть в этом болоте, что затянуло под землю, всех кто ему был дорог". Саша не поверил серьёзности намерений брата. Такая тряпка как Вадим никогда в жизни не покинет жирное крыло своей горлопанки тёщи. Ему просто удобно жить под гнётом этой бабы.

Вечером того же дня Сашу посетил отец Андрей с планом спасения души Вадима. По мнению священника Саша не должен оставлять Вадима одного в таком страшном горе, Саша должен по-братски поддержать его, стать ему опорой. Внимание, внимание и ещё раз внимание, вразумлял отец Андрей. Вадим должен почувствовать себя нужным, тогда он сможет пережить гибель сына.

Саша слушал отца Андрея и давался диву. Разумеется, он не будет нянчиться с великовозрастным Вадимом. Павел в своё время носился с Вадимом как наседка с яйцом, и в итоге воспитал в нем слюнтяя. Вадим нуждается в крепком кнуте, а не в ласке.

– Да бросьте, отец Андрей, никуда он не уедет, – отмахнулся Саша.

– Равнодушие – непростительный грех к своему ближнему, – изрёк отец Андрей.

Когда Вадим сел в самолёт и действительно улетел в Москву, Саша был крайне удивлён. И удивлён, нужно сказать, приятно. Он вспоминал детали последней встречи с братом. Лицо Вадима дышало какой-то безумной одержимостью, иногда Саша ловил что-то подобное в собственном отражении. Саше это очень понравилось. Он пожалел, что не сумел сказать Вадиму, что гордится им.

– Он уехал, оставил жену, – сокрушался отец Андрей. – А мы с тобой его не остановили. Саша, положа руку на сердце, ну неужели Вадим бы тебя не послушал, если б ты захотел ему помочь?

– Увы, отец Андрей, я не сторож брату своему. Я не имею влияния на Вадима.

– Как и на Павла…, – Саша впервые услышал из уст отца Андрея такое явное осуждение.

– Как и на Павла, – подтвердил Саша.

– Ты помнишь, к чему это привело…

– Я тут при чем? – Раздражался Саша. – Я не виноват ни в смерти одного, ни в отъезде другого. Оба взрослые мужики, которые сами должны о себе заботиться. Я почему-то в состоянии поберечься сам. Никогда никто надо мной не трясся.