Песни сирены - Вениамин Агеев

Я не склонен видеть здравого смысла в занятии пророчествами. При торжестве культуры над проявлениями грубости, варварства и глупости можно полагать, что ни один вид брачных отношений не сохранит своего первоначального облика. Примитивная моногамия, являясь как бы идеалом для хищного животного, ни в каком случае не уживается с теми могущественными социальными требованиями, которые диктует современность. Прошло уже навсегда и то старое время, когда, в силу необузданных нравов полудиких народов, совершались браки по покупке и полигамия отдавала женщину в безответственное распоряжение мужчины. Человеческая природа не может мириться и с полиандрией, действующей противоположно инстинктам размножения, наличность её может служить лишь верным признаком вырождения и гибели. Поэтому можно думать, что наиболее приемлемой формой брака в будущем явится своего рода добровольная моногамия, а в более редких случаях – и полигамия, но ограниченная взаимными обязательствами по отношению к деторождению и к родившемуся потомству.

С того самого момента я находился как бы в состоянии предвкушения телефонного звонка. Проявлять инициативу мне, разумеется, не могло прийти в голову, но я не сомневался в том, что, независимо от моих усилий, Алла сама объявится рано или поздно. А потому методично готовился применить на практике детально продуманную и безукоризненно отшлифованную схему наших новых взаимоотношений. Мне прямо не терпелось увидеть, как это всё будет работать, отследив каждый шаг от первого до последнего элемента – и по отдельности, и в совокупности с другими шагами. Было любопытно, каким образом произойдёт наше примирение и как станут развиваться события во время последующей встречи – в случае если ей суждено состояться. И ещё хотелось проверить, хватит ли у меня выдержки, чтобы удержаться на стезе расчётливого отчуждения и не впасть опять в смятение неразумных страстей. Мне-то казалось, что на этот раз хватит, что я привёл себя в хорошую форму. Так мог бы чувствовать себя азартный игрок перед предстоящим реваншем.

Но когда наш разговор наконец состоялся, то имел настолько неожиданный характер, что ни один из заранее заготовленных шаблонов не вписался в новые обстоятельства. Я готовился к дуэли, а Алла в очередной раз сломала мои построения, предложив почётный мир. Нет, на этот раз ей не удалось мною манипулировать с помощью жалости – всё-таки последние события сделали меня немного другим. Но остаться совсем безучастным я так и не смог. Алла позвонила мне в тот момент, когда я собирался на вечернюю смену, и поначалу я не узнал её голоса, а когда узнал, долго не мог понять, что произошло. Мне и до этого приходилось видеть, как она плачет, но никогда до сих пор она не рыдала так горько, так безудержно – можно сказать, по-детски. Раньше в её слезах отчётливо угадывались нотки злости, а теперь в тоне всхлипываний ощущались отголоски безутешного плача ребёнка – как если бы какая-нибудь маленькая девочка оплакивала свой лопнувший воздушный шарик. Что, если подумать, исчерпывающе отражало цель звонка – в ней тоже прослеживались инфантильные мотивы. Алла хотела утешения, ей нужно было, чтобы кто-то большой и сильный взял её на руки и уверил в том, что ничего страшного не случилось, что временные неудачи не стоят слёз и что всё самое лучшее в её жизни – ещё впереди.

– Он это всё-таки сделал, мерзавец! – прерывисто прорыдала Алла в трубку. – Свинья, подлец, он всё-таки это сделал.

– Кто? Что сделал? – спросил я, как будто ещё не знал ответов на свои вопросы.

– Он прислал кассету в комитет. Главное, Чернышёв сейчас в командировке… Если бы он был здесь, может быть, ещё удалось бы замять дело. А теперь – всё!

– Ну не переживай так, – мгновенно размякнув, я сделал неуклюжую попытку её утешить. – Может быть, ещё не всё потеряно. Когда он приезжает, твой Чернышёв?

– Да какая разница, когда он приезжает, если секретарша уже раз десять посмотрела запись, и не одна, а в компании всей конторы? – Алла ненадолго перешла с рыданий на короткие всхлипы. – Ну, всей не всей, но половины – точно. Если кто из сослуживцев и не видел самой записи, так, по крайней мере, что-то о ней слышал. Подозреваю, что они уже и копий понаделали.

– По-моему, ты преувеличиваешь. Зачем бы это им было нужно?

– Ничего я не преувеличиваю. Я ещё вчера заметила – что это они на меня все так уставились в столовой? Может, кисель на блузку пролила? Так вроде не пролила. А сегодня всё разъяснилось. Эта сука Кирилина, секретарша шефа, говорит мне так невинно, округлив глаза: «Алла Евгеньевна, тут вот на имя Дмитрия Васильевича бандеролька пришла, мне кажется, вам будет интересно посмотреть».

– То есть она-то уже посмотрела?

– Само собой разумеется, иначе откуда бы ей знать. Да и бандероль, которую она мне протянула, была распечатана. Впрочем, это в её обязанности входит, она всю корреспонденцию на имя босса вскрывает. Но смотреть-то её никто не заставлял! Ну, я схватила кассету, закрылась у себя в кабинете. Не знала, что делать. Сначала думала ехать домой – на работе видик только в кабинете у Чернышёва, все же теперь дисками пользуются. А я хотела удостовериться, что это та самая кассета. Выскочила в коридор, говорю Кирилиной: «Анечка, мне нужно срочно домой съездить.» А она мне – буднично так: «Да вы не переживайте, можете у шефа посмотреть. И вообще – поздно метаться. Марина Степановна и Юлия Петровна уже знают». Главное, притворяется, будто сама она тут совершенно ни при чём. «Вы, – говорит, – извините, что так вышло, Алла Евгеньевна, но Юлия Петровна в приёмной была, когда почту принесли. Вот она сразу же взяла и посмотрела эту кассету – а что я ей скажу? Она же заместитель!»

– Какой заместитель?

– Заместитель Чернышёва.

– Я думал, это ты – заместитель.

– Я тоже заместитель. У председателя комитета целых три заместителя, но один не в счёт – он ещё зелёный совсем. А Юля – как раз моя конкурентка по борьбе за кресло. То есть бывшая конкурентка, теперь-то меня там уже нет.

– Как это нет?

– Очень просто. Я заявление на увольнение подала.

– Зачем так резко? Может быть, стоило подождать?

– Да чего ждать-то? У них там всё расписано, как по нотам. Юля – на место Чернышёва, а Марина Степановна – на Юлино. Кирилиной, небось, тоже что-то обещано за солидарность, хотя она передо мной и разыгрывала сочувствие. Извините, говорит, меня, ради бога – я ж не знала, что там. Если б знала, то, конечно, не стала бы кассету отдавать. Наврала бы, говорит, что-нибудь. Только я ей ни на грош не верю!

– Почему?

– Почему-почему… Она же чернышёвская любовница.

– Ну и что?

– Ничего! – наконец рассердилась Алла в ответ на мою тупость. – Не любит она меня, вот что! Но всё же решила лояльность проявить. Наверное, просто так, на всякий случай, – мало ли как жизнь повернётся? Вы бы, мол, сходили, поговорили с Юлией Петровной, может, ещё всё уладить можно.