Песни сирены - Вениамин Агеев

– Ну что ещё? – спросил я нетерпеливо.

– Слушай, тут такое дело… – Вадик остановился, в нерешительности сглотнул слюну и сделал долгую паузу, хотя за несколько секунд до этого показывал мне знаками из-за двери, что ему очень срочно нужно со мной поговорить.

– Давай, выкладывай уже, у меня ещё куча дел.

– Понимаешь… – Вадик снова запнулся, прежде чем продолжить. – Понимаешь, Алла здесь.

– Ну и что? – рассердился я – Нельзя пять минут подождать? Что мне теперь, всё бросить, если она пришла? Зачем я ей вообще понадобился в такое время?

– Ты не понял, – помотал головой Большаков. – Она не пришла, её привезли. Она без сознания была.

– Что? Почему без сознания? Где она? Что случилось?

Пока мы бежали в другое крыло здания, Вадик рассказал мне, что Аллу подобрали на территории сквера Воинской Славы, почти возле входа, но чуть в стороне, и поэтому пока было неясно, сколько она там пролежала – ведь прохожие редко забредают в боковые тупиковые аллеи, не считая отдельных парочек, нарочно ищущих более уединённые места для свиданий. В скорую помощь сигнал поступил из близлежащего телефона-автомата. Звонивший не захотел назваться, так что и с этой стороны сведения не изобиловали подробностями, а больше спрашивать было некого, – Алла лежала в отключке, когда её доставили в больницу. Но и так было понятно, что она была избита, а как подтвердилось позже, ещё и изнасилована. Сразу же сообщили в ментуру, как положено при поступлении пациентов с подозрительными телесными повреждениями. Милиция приехала, когда врачебный осмотр уже закончился. Как раз к тому времени и пострадавшая пришла в себя, но Татьяна Андреевна – дежурный врач – всё равно не позволила следователю вести допрос, потому что у Аллы началась натуральная истерика. Менты там всё-таки что-то успели написать в своём протоколе, но не до конца, обещали, что придут завтра.

– А ты откуда узнал? Тебя же там не было?

– Мне медсестра сказала, Наташа Свиридова. Она слышала краем уха, как менты с Аллой разговаривали, вот ей и показалось, что имя прозвучало какое-то такое, будто смутно знакомое. А уж после присмотрелась получше – вроде это та самая девушка, которую ты на пикник приводил. Бросилась первым делом ко мне, чтобы тебя зря не пугать, потащила сюда. Ну и вот. Потом я за тобой пошёл.

– Ладно, чего мы остановились-то? Идём уже!

– Так вот же она, – сказал Вадик, указывая на каталку в перевязочной. – Пока тут. Это ненадолго, Наташа сказала, что попытается нормальную палату найти. Свободных-то мест нет, как всегда.

Я только теперь узнал свою подругу в неподвижно лежащем теле, укрытом до подбородка больничной простынёй.

– Вот беда-то! – услышал я голос за спиной. Это вернулась Наташа Свиридова. – Но она, если честно, ещё легко отделалась. Вы не убивайтесь сильно, Александр Викторович, состояние тяжёлое, но стабильное.

– Что с ней? Кто её осматривал?

– Татьяна Андреевна и осматривала. Не волнуйтесь, Александр Викторович. Всё, что можно было сделать, мы уже сделали, Татьяна Андреевна никогда не халтурит, не то что некоторые. Хотя травм много. Сделали рентген черепа – там даже трещина глазницы, представляете? И перед снимком повозиться пришлось. Кровотечение из десны было сильное, так разбито всё. Я-то её сначала вообще не узнала: лицо отёчное, всё в ссадинах, синее. Губы разбиты. Левый клык сколот. Ещё и лучевая кость на левом предплечье со смещением сломана, даже на глаз видно, потому что рука деформирована. Все бёдра в синяках, похоже, хватали сильно. Кожа на коленях содрана, на спине осаднение, гематомы на щиколотках – это он, видно, её за ноги оттаскивал подальше от дорожки. Ну, вы же понимаете, гинеколога срочно вызвать пришлось: подозрение на изнасилование. Да там и подозревать нечего. Ребята из бригады сразу сказали, что изнасилование – на ней же под юбкой не было ничего, а трусы и колготки рядом с тропинкой валялись… Плюс вся промежность в мелкоточечных кровоизлияниях, ужас просто. Гинеколог мазки на флору взял. И содержимое влагалища для экспертизы. Что вы так побледнели, Александр Викторович? Не переживайте. Авось обойдётся без ВИЧа и беременности, а всё остальное лечится.

– Наташа, ты место нашла? – вступил довольно резко Вадик.

– Конечно. Сейчас произведу небольшую рокировку, освобожу койку в четвёртой палате – там комнатка маленькая, на двоих всего, и светлая. Для Александра Викторовича я всегда расстараюсь! – несколько более игриво, чем было бы уместно в этой ситуации, заверила Наташа, и, обращаясь уже ко мне, добавила – ей там хорошо будет. И соседка, кстати, тихая, а то сами знаете, как у нас бывает. Если которые больные тяжёлые, то кричат, стонут. Некоторые попадаются такие несдержанные – совсем с соседями не считаются. Ну сейчас-то вашей Алле всё равно, где лежать, – мы ей внутривенно четыре кубика феназепама вкатили.

– Зачем сразу четыре?

– Потому что в истерике билась – так что сами понимаете. У неё сотрясение, да ещё и перелом со смещением. Вот доктор и приняла решение побыстрее её загрузить. Представляете, она об изнасиловании узнала, только когда у нас очнулась. От следака. Так рыдала тут! Менты сначала не хотели уходить, им же главное, чтоб раскрытие было, вот и хотели показания снять – ну, чтоб, если что, мужика этого задержать по горячим следам. Но она ничего существенного не сказала. Только плакала и кричала, что ничего не помнит. Вот Татьяна Андреевна следака и выгнала взашей, не разрешила допрашивать. Сказала, пусть завтра приходит. А мне велела вашей Алле укол сделать.

Немного помолчав, Наташа добавила:

– Только это всё неправда. Знает она этого гада.

– С чего ты взяла? – возразил я.

– Так… Вы не смотрите, что я простая медсестра, а не психиатр с дипломом. Я людей хорошо чувствую. Вот вы, например, сейчас, больше из-за изнасилования переживаете, чем из-за поломанной руки. Ну, это понятно – что с мужика возьмёшь?

– Наташенька! – рассвирепел Вадик. – Тебе не говорили, что подслушивать чужие мысли нехорошо?

– Говорили. Всю жизнь страдаю из-за того, что правду в лицо высказываю. Только я это не ради удовольствия – чтобы проницательность свою показать. Я думаю, Александр Викторович хотел бы быть в курсе. Правда, Александр Викторович? Ведь важная же деталь, правильно? Кстати, и менты между собой как-то хитро переглянулись, значит, тоже догадываются, что им туфту прогнали. А вот почему она его выдать не захотела, это уже интересно. Ладно, я побежала, мне пора процедуры делать. Я к вам ещё зайду, как посвободнее будет, расскажу, как мы тут.

Время моего дежурства шло к концу, но я всё равно не собирался уходить прежде, чем мне удастся поговорить с Аллой, успокоить её и удостовериться, что всё в порядке и под контролем – по крайней мере, настолько, насколько это было возможно, учитывая обстоятельства. Я собирался прикорнуть где-нибудь на кушетке в ожидании, пока Алла проснётся, но тут снова примчался Вадик – сказать, что срочно нужна подмена для одной из наших коллег, и что, если я остаюсь, то можно заодно махнуться сменами, раз уж идёт такой фарт – всё лучше, чем сидеть без дела. Так я и поступил. Прямо перед пересменкой мне удалось ещё раз заскочить к Алле, теперь уже в палату. Она по-прежнему спала. А потом пошёл настолько плотный поток работы – только успевай поворачиваться, – что я вырвался лишь в девятом часу утра, когда, как мне сказали в ординаторской, у Аллы находился следователь. На этот раз служитель закона прибыл один, да и задержался в палате не надолго. Как видно, ему не много нового удалось присовокупить к полученным накануне данным. По звукам разговора, доносившимся из-за неплотно прикрытой двери, можно было догадаться, что идёт массированная психическая атака на потерпевшую, и это едва не спровоцировало моё вмешательство. Но я вовремя удержался, сопоставив доводы «за» и «против» и ясно осознав, что такого рода действия могут как минимум втянуть меня в круг подозреваемых, причём с совершенно непредсказуемыми последствиями. Тем более что, по всей видимости, попытки пинкертона убедить мою подругу так и пропали зря – вскоре он появился в коридоре с очень недовольным лицом и, что-то бормоча себе под нос, резво затрусил к выходу. Я, на всякий случай, намотал на ус и эту деталь, но вошёл в палату с твёрдым намерением сохранять хладнокровие и, прежде чем делать скоропалительные заключения, самому разобраться в происходящем. На обезображенном побоями лице моей подруги эмоции читались плохо, но её глаза изъяснялись более понятным языком. Когда она негромко вскрикнула, увидев меня в дверном проёме, то в них, вместо радости узнавания, плескались всполохи тревоги.