Пляска смерти - Стивен Кинг

Дети поняли последствия того, что совершили русские, так жебыстро и полно, как все остальные, – во всяком случае, не менее быстро, чемполитики, которые изо всех сил старались представить себя в хорошем свете вэтой катастрофе. Огромные бомбардировщики, которые в конце Второй мировой войныуничтожили Берлин и Гамбург, к тому времени уже устарели. В словаре ужасовпоявилось новое мрачное сокращение – МБР (межконтинентальная баллистическаяракета). Как мы поняли, эти МБР – всего лишь увеличенные немецкие Фау-2. Ониспособны нести огромное количество ядерной смерти и разрушения, и если русскиепопытаются что-нибудь выкинуть, мы просто сметем их с лица Земли. Берегись,Москва! Тебя ждет большая горячая доза ПИОНЕРСКОГО ДУХА!

Но каким бы невероятным это нам ни казалось, по части МБРрусские от нас не отстали. Ведь МБР – это всего лишь большие ракеты, а русскиене могли запустить свой спутник с помощью бетономешалки.

И вот в таком контексте в стратфордском кинотеатре вновьначался фильм, и зловещие щебечущие голоса чужаков повторяли: “Смотрите на небо.,.,предупреждение придет с неба.., следите за небом…”

5

Эта книга задумана как достаточно вольный обзор жанра ужасовза последние тридцать лет, а вовсе не как автобиография вашего покорного слуги.Автобиография бывшего преподавателя высшей школы, ставшего отцом и писателем, –скучное чтение. Я профессиональный писатель, а это значит, что все самоеинтересное со мной происходит в мечтах.

Но поскольку я пишу в жанре ужасов, а кроме того, я – дитясвоего времени и считаю, что никакой ужас не потрясет читателя или зрителя,если не затронет его лично, вы найдете в книге постоянные вкрапленияавтобиографического материала. Ужас – это эмоция, с которой приходится боротьсяв реальной жизни, как я боролся с мыслью о том, что русские побили нас вкосмосе. Эта битва ведется в тайных глубинах сердца.

Я считаю, что в конечном счете мы одиноки и любой контактмежду людьми, каким бы длительным и глубоким он ни был, всего лишь иллюзия, нопо крайней мере чувства, которые мы называем “позитивными” и “конструктивными”,есть попытка поиска, попытка вступить в контакт, установить какое-товзаимопонимание. Любовь и доброта, способность понимать и сочувствовать – этото, что мы знаем о светлом. Это усилие связать и объединить; это чувства,которые сближают нас, хотя, возможно, и они тоже не более чем иллюзия,помогающая нам легче переносить бремя смертного человека.

Ужас, страх, паника – эти эмоции вбивают клинья междулюдьми, отрывают нас от толпы и делают одинокими. Поразительно, что именно этичувства обычно ассоциируются с “инстинктом толпы”. На это нам отвечают, чтотолпа – это самое одинокое место, сообщество людей, лишенных любви. Мелодияужаса проста и повторяется часто, это мелодия разъединения и распада.., нодругой парадокс заключается в том, что ритуальное выражение этих эмоций какбудто возвращает нас к более стабильному и конструктивному состоянию. Спросителюбого психиатра, что делает его пациент, когда лежит на кушетке и рассказываето том, что видит во сне и что мешает ему уснуть. “Что ты видишь, когда выключаешьсвет?” – вопрошают “Битлз”. И сами же отвечают: “Не могу сказать, но знаю, чтоэто мое”.

Жанр, о котором мы говорим, воплощается ли он в книгах,фильмах или телепрограммах, в сущности, представляет собой одно: вымышленныестрахи. И один из самых частых вопросов, который задают люди, уловившие сейпарадокс (хотя, может быть, и не вполне его осознавшие), звучит так: зачем высочиняете ужасы, когда в мире и так хватает ужасов настоящих?

Ответ, вероятно, будет таков: мы описываем выдуманные ужасы,чтобы помочь людям справиться с реальными. С бесконечной человеческойизобретательностью мы берем разделяющие и разрушающие элементы и пытаемсяпревратить в орудия, способные их уничтожить. Термин “катарсис” ровесникгреческой драмы, и хотя кое-кто из пишущих в моем жанре с излишней бойкостьюоправдывал им свои деяния, какая-то правда в этом есть. Кошмарный сон сам посебе способен принести разрядку.., и, возможно, неплохо, что некоторые кошмарымассмедиа иногда становятся психоаналитической кушеткой в размере страны.

Еще одно отступление, прежде чем мы вернемся в октябрь 1957года. Как ни нелепо это звучит, “Земля против летающих тарелок” превратилась всимволическую политическую декларацию. Под нехитрым сюжетом о пришельцах изкосмоса таилось предвидение грядущей последней войны. Жадные сморщенныечудовища, пилотирующие тарелки, – это на самом деле русские; разрушениепамятника Джорджу Вашингтону, Капитолия и Верховного суда – все снятонеобыкновенно красочно и правдоподобно благодаря эффекту Харрихаузера состановкой движения – это именно те разрушения, которых логично ожидать послевзрыва атомных бомб.

И вот конец фильма. Хью Марлоу своим тайным оружием –сверхзвуковая винтовка, выводящая из строя двигатели летающих блюдец, иликакая-то подобная ерунда – сбил последнюю тарелку. Громкоговорители на всехуглах вашингтонских улиц заревели: “Опасность миновала. Опасность миновала.Опасность миновала”. Камера показывает нам чистое небо. Древние злобные чудищас застывшим оскалом и лицами, похожими на переплетенные корни, уничтожены. Мыпереносимся на калифорнийский пляж, каким-то волшебным образом опустевший; нанем только Хью Марлоу и его новая жена (которая, разумеется, оказываетсядочерью Сурового Старика, Погибшего За Родину); у них медовый месяц.

– Расе, – спрашивает она его, – они вернутся? Марлоу мудрымвзглядом смотрит на небо, потом снова глядит на жену.

– Не в такой замечательный день, – успокаивающе говорит он.– И не в такой замечательный мир.

Рука об руку они бегут по кромке прибоя, идут заключительныетитры.

На мгновение, всего лишь на мгновение, парадоксальный трюксработал. Мы овладели ужасом и им же его уничтожили – все равно что поднятьсебя за шнурки от ботинок. На краткий миг глубокий страх – известие о русскомспутнике и все, что с этим связано, – был изгнан. Он вернется, но это будетпотом. А пока мы посмотрели в лицо самому худшему, и оказалось, что не так-тооно и ужасно. В конце мы испытали то самое волшебное чувство возрожденияуверенности и безопасности, какое бывает, когда американские горки наконецостанавливаются и вы вместе с вашей лучшей подругой целыми и невредимыми ступаетена асфальт.

Я считаю, что именно это чувство возрождения, возникающеекак раз оттого, что жанр специализируется на смерти, страхе и чудовищности,делает танец смерти таким притягательным и плодотворным.., и еще – безграничнаяспособность человеческого воображения создавать бесчисленные миры и заставлятьих жить своей жизнью. Это мир, в котором Энн Секстон, отличная поэтесса, смогла“воссоздать себя нормальной”. Ее стихотворения описывают низвержение вводоворот безумия и возвращение способности хотя бы на время справиться с этиммиром.., и, быть может, ее стихи помогли сделать другим то же самое. Это неозначает, что творчество можно оправдать только его полезностью; но ведьдостаточно просто порадовать читателя, не правда ли?