Патруль джиннов на Фиолетовой ветке - Дипа Анаппара

Она пнула пыль, обратив на себя гневные взгляды прохожих, затем прижалась к стене, надеясь, что клубящийся вокруг смог спрячет ее. Занавеска, закрывающая вход в зал, поднялась. Из-за нее, моргая, вылез Кабир, его глаза медленно приспосабливались к болезненному свету в переулке. Потом он заметил ее и застенчиво улыбнулся.

– Где молоко? – рявкнула она. – Где деньги?

Ее пальцы обшарили карманы, как будто был шанс, что его прокисшие мозги не спустили все деньги на игры. Она дошла с ним до киоска, в котором продавали молоко и творог. Всю дорогу она упрекала его в эгоизме.

– Индусы охотятся на нас, называют нас террористическими свиньями, похитителями детей, детоубийцами, – сказала она, – но ты, ты не можешь думать ни о чем, кроме этих глупых игр, да?

Сердце Кабира заболело от слов сестры, главным образом потому, что это была правда. Сначала игры были способом потратить свободное время, но теперь он жаждал эйфории перестрелки так же, как токсикоманы, которых он видел в душных переулках, жаждали клея. Он забыл совершить намаз в тот день, да и в некоторые другие дни зов муэдзина был не способен пробудить его совесть в игровом зале, где единственным звуком, перекрывающим стрельбу, был поток нелепых оскорблений, который лился из уст геймеров. «Тысяча членов тебе в задницу, брат» или «Ты в этом мире только из-за порванного презерватива».

Он знал, что слишком мал, чтобы проводить время в этом зале с поцарапанными экранами и ненадежными джойстиками, освещенном лишь люминесцентной лампой и обдуваемом единственным вентилятором на потолке, лопасти которого были покрыты черной пылью. Но за пределами зала он оставался никем; а внутри был хорош в бою и становился частью чего-то большего, чем басти и базар.

– Я больше не буду, – ответил он сестре, не зная, взаправду ли он это.

– Не будешь, – сказала Хадифа. – Я позабочусь об этом, я тебе обещаю.

Он приготовился к еще большему гневу, но она молчала. Она выглядела уставшей. Он смотрел, как она покупает пакет молока на деньги, которые, должно быть, заработала сама, и ему было стыдно. Он не знал, как сказать ей, что ему жаль.

В переулке собралась толпа. В центре стояли двое нищих, один в инвалидном кресле, к которому был прикреплен громкоговоритель, а другой – его друг, который повсюду его возил. Они рассказывали историю группе детей, возвращавшихся с игры в крикет или футбол, и ссорились друг с другом о том, как нужно рассказывать правильно. Его сестра в восторге остановилась посмотреть на них, оттолкнув в сторону какого-то маленького мальчика, чтобы разглядеть все получше.

Было уже темно, и они опаздывали, но Кабир ей этого не сказал. Нищие рассказывали о Рани-с-Перекрестка, духе женщины, который спасал девушек в беде.

Даже глядя в телевизор, Кабир замечал, что его разум устремляется к «Call of Duty 2», но история Рани-с-Перекрестка была такой жестокой, что он на несколько минут забыл об отдаче MP40, которым косил нападающих, и кроваво-красных брызгах, затуманивающих его зрение.

«Эта история – талисман, – сказал нищий в инвалидной коляске. – Держите ее у сердца».

Сестра подтолкнула его и сказала, что пора идти. Улицы начали пустеть.

Они поспешили домой. Мысли Кабира быстро вернулись к игровому залу, где он сегодня сражался с нацистами в России. Перед ним мелькали картины из игры: долгая и холодная зима, снег, превращающийся в лед, он прячется за колонной, бросает гранату, смог дымовой завесой укрывает его от вражеских пуль. Тут он обо что-то споткнулся и оказался на земле, два мира слились воедино в боли, что пронзила его от ног до самого черепа.

Пластиковые солнцезащитные очки с черной оправой и желтыми дужками, аккуратно заправленные за ворот свитера, хрустнули под ним. Все еще лежа, он приподнял грудь повыше, чтобы проверить, не сломаны ли они. Всего несколько царапин. Завтра он наденет их снова, неважно – будет солнце или нет, потому что благодаря им он чувствовал себя модником, когда шел в игровой зал. Но ведь он не собирался больше приходить в зал, правда?

Хадифа ждала, пока он встанет, наблюдая, как смог стирает фонари и дома, чувствуя неожиданный прилив нежности. Кабир все-таки просто ребенок, живущий в мире взрослых. А это тяжело, даже для нее.

– Ты в порядке? – спросила она.

Он показал большой палец.

– Как думаешь, Амми заставит нас переехать? – спросил Кабир, когда встал. – В другую басти? Потому что здесь индусы, – он сделал паузу, – охотятся на нас?

– Полиция забрала мусульман, которых хотела, – сказала Хадифа. – Индусы должны быть счастливы. Они оставят нас в покое.

Она надеялась, что это правда. Она никогда не встречала мусульман, которых арестовали, и была этому рада.

Хадифа не хотела уезжать из басти. Здесь были все ее подруги, которые, когда родители уходили на работу, звонили ей и понарошку устраивали хайфай-вечеринки, одалживали ей одежду и украшения и сплетничали о скандальных любовных связях, которые взрослые считали своим секретом. Именно эти девочки научили ее пришивать пайетки на присланные оптом со склада блузки и приберегать несколько штук для себя, чтобы платки заблестели.

Мысли о том, чтобы все это оставить, быть насильно выданной замуж, снова привели ее на грань истерики; ей хотелось закричать, разорвать красные стеклянные браслеты на запястьях, биться руками в стены. Но что-то помешало ей взорваться. Может, Амми и Аббу все же правы: она была ответственным ребенком.

Кабир ждал, что его сестра что-то добавит, но она этого не сделала. Хотел бы он не быть таким разочарованием для нее. Он решил, что отныне будет проводить время только в каком-нибудь хорошем и полезном месте, например, в спортзале на Призрачном Базаре, чьи плакаты обещали превратить ягнят во львов. Кабир представил, как его грудь становится широкой и мускулистой, как у героя индусского фильма. Он вообразил, как его тяжелые шаги эхом разносятся по этим переулкам, как лавочники, на которых он работал, дрожат, когда он проходит мимо. Тяжелые шаги показались реальными: он обернулся и увидел нечто похожее на громоздкий силуэт, завернутый в черное покрывало – но как он мог быть уверен, что этот силуэт реален? Его разум все еще был наполовину в 1942 году.

Хадифа посмотрела на брата и по остекленевшему взгляду поняла, что он снова размечтался.

– В этой басти не бывает секретов, – сказала Хадифа. – Аббу скоро узнает, сколько денег ты украл у него и потратил на видеоигры. Он выгонит тебя. Тебе придется жить на улицах и нюхать клей, чтобы заснуть в холодные ночи.

И тут она заметила какое-то движение. Блеск золотой монеты в темноте. Она посмотрела на Кабира и поняла, что он тоже это видел. Они должны быть дома. Они слышали про детей, которых похитили.

Краем глаза она увидела вспышку серебристой иглы, трепетание квадратного кусочка ткани, который пах чем-то сладким так сильно, что запах прорезал дымный воздух и достиг ее носа. Она услышала звон браслетов не на своих запястьях. Пакет молока в руке был влажным и скользким.