Патруль джиннов на Фиолетовой ветке - Дипа Анаппара

– Джай, ты подумал, что у нас не хватит денег купить еды, если ты не пойдешь работать? – спрашивает папа.

– Я больше не буду, – говорю я.

– Мы тут морим вас голодом?

– Я просто… Я думал, что смогу дать немного денег Фаизу, потому что у него брат в тюрьме, а адвокат дорого берет. – Это хорошая ложь, и в ней есть логика для меня, но не для Папы.

– Этот Фаиз, он отнимает у тебя деньги?

– Я не… Дуттарам ничего мне не заплатил. Может, если бы я доработал до конца месяца.

– А ты, Руну, – теперь говорит Ма, – я же просила тебя присмотреть за братом. Вместо этого ты сбежала в школу? Все время бегаешь там в смоге, потому что тебе нравится тренер, хаан? Думаешь, я не знаю, что у тебя на уме?

– Тренер? – спрашивает Руну-Диди.

Она смотрит на меня, приподняв брови, как будто просит разъяснить ей мамину мысль. Я прижимаю подбородок к груди. Я не могу ничего объяснить.

– Твой тренер – твой герой? – спрашивает Ма. – Ты готова рискнуть и быть похищенной, если это означает, что ты сможешь увидеть его?

Тренер Диди совсем не похож на героя.

– Никто не похитит меня, когда я иду покупать овощи на ужин, – говорит Диди, взмахнув руками и случайно попав мне по лицу, но все равно не останавливается. – Ничего не случится со мной, когда я стою в очереди за водой у колонки или за рисом в магазине. Но как только я делаю то, что хочется мне самой, меня точно украдут. Ты это сейчас говоришь?

– Следи за языком, – говорит Ма Диди.

– Тебе нужно приглядывать за младшим братом, – добавляет Папа.

– Если вы не могли присматривать за Джаем, то зачем вы его родили? – спрашивает Диди. Папа стремительно двигается вперед и шлепает Руну-Диди по левой щеке. Ее маленькая сережка-колечко выпадает. Папа дрожит. У него круглые глаза, и он смотрит на свою руку, как будто не может поверить, что только что сделал. Ма начинает плакать. Папа никогда раньше не бил Диди; он никогда не бил меня. Ма вечно раздает нам затрещины, но не Папа.

Ма наклоняется и поднимает сережку. Она пытается вернуть ее Диди, но Диди отталкивает ее, забирается на кровать и садится в угол, где я делаю стойки на голове. Папа хватает одеяло и выходит.

– Не поужинаешь? – спрашивает Ма у его спины. Папа поднимает правую руку, что нет, и не произносит ни слова.

Я сажусь на кровать, подальше от Руну-Диди, сжимая потрепанный матрас в кулаках. Думаю, Диди не сможет поехать на районные соревнования. Могу поспорить, что ей из-за этого намного грустнее, чем из-за того, что Папа ее ударил.

Казалось, она ждет в переулке уже несколько часов. За спиной шевелились шторы, закрывающие вход в зал видеоигр, и выпускали ленточки света, которые катились к ее ногам. Ночь опустилась незаметно и стерла крыши Призрачного Базара.

Хадифа вообразила, как врывается в зал и тащит своего брата вон, но страх нарушить правила приличия остановил ее. Девочки из басти не заходили в такие места: даже те, кто был достаточно смел, чтобы носить короткие юбки и спорить с родителями. Она упорно пыталась остановить кого-нибудь из мальчишек, входящих в игровой зал, но они были слишком заняты, чтобы выслушать ее.

– Пожалуйста, мой брат там, внутри, – сказала она еще одному парню, чьи щетинистые усы и взрослый запах сигаретного дыма она с тревогой заметила только теперь. – Его зовут Кабир, он еще маленький, ему всего девять лет. Попроси его выйти, пожалуйста. Скажи ему, что его сестра ждет.

Выражение лица парня не изменилось. Она отодвинулась в сторону, чтобы дать ему пройти, и коснулась хиджаба, чувствуя смущение. Стыд жег ее щеки даже на этом холоде.

Она сунула костяшки пальцев во впадины локтей, нахлынул знакомый гнев. Вечером Амми послала Кабира купить пакет молока, а когда он не вернулся через пару часов, Хадифу – за ним. Неважно, что Хадифе хотелось поболтать с подругами или закончить шитье. Каждый раз, когда Кабир плохо себя вел, от Хадифы требовалось навести порядок. Разве это справедливо?

Амми не было дела до справедливости. Все, о чем она, казалось, теперь думала – это новый ребенок, растущий в ее животе. Нежность, с которой Амми разговаривала с ним поздно вечером и рано утром, воркуя сонным голосом, что не может дождаться встречи с ним – и с какой стати этот ребенок будет еще одним мальчиком, как хотят родители? – заставляла Хадифу стискивать зубы. Новый младший брат, вероятно, будет таким же разбойником, как Кабир. Все время Хадифы будет уходить на погони за этими ребятками; у нее не останется ни минутки, чтобы опробовать новый лак для ногтей или ленточку для волос в доме у подруги.

Амми и Аббу еще не знали, что Кабир прогуливал занятия в их школе, которая на самом деле была не школой, а центром под управлением негосударственной организации, где учеников от двух и до шестнадцати лет запихнули в один класс. Он прогуливал пятничные проповеди и молитвы в мечети и воровал рупии из кошелька Аббу, аккуратно, по одной-две банкноты зараз, чтобы Аббу ничего не заметил. Тех денег, что Кабир зарабатывал, выполняя поручения владельцев магазинов на Призрачном Базаре, не хватало, чтобы купить достаточно часов в игровом зале.

Он и у Хадифы бы воровал – она откладывала больше половины денег, которые зарабатывала шитьем, – но она знала, что нужно остерегаться его: подлавливала прежде, чем он успевал приблизиться к ее сбережениям.

Родители были снисходительны к Кабиру, возможно, потому, что он был мальчиком, но как только они узнали бы о воровстве и прогулах в мечети и в школе, то отправили бы его в деревню, где жили их бабушка и дедушка, и, без сомнения, назначили бы Хадифу на должность его воспитательницы. Они считали ее достаточно надежной, чтобы позаботиться о нем в одиночку. Хадифа предполагала, что это следует воспринимать как комплимент, но Йа Аллах, это была не та похвала, которую ей хотелось бы услышать.

Амми скучала по дому своего детства, в трех часах езды от басти на автобусе. Она часто говорила о сладости фруктов и свежести воздуха, которые она оставила ради этого города, где даже дышать не могла. Но для Хадифы деревня была другим миром, даже другой страной. Вечера там проводили в тихой тьме, которая нарушалась лишь щелканьем буйволиных хвостов да гудением комаров, потому что мулла запретил телевидение и радио и, возможно, даже разговоры.

Ее бабушка и дедушка кивали, когда мулла говорил, что девочки должны выйти замуж до того, как станут слишком старыми, а, по его мнению, они становились слишком старыми в тринадцать или четырнадцать лет.

Кабир ничего не потеряет, если они переедут в деревню, а Хадифа потеряет все.

Ее сводило с ума, что он воспринимал все как должное. У нее были подруги, чьи старшие братья играли в этих залах и от которых она впервые узнала о тайных радостях Кабира; через своих подруг она могла упросить этих мальчиков припугнуть Кабира. Может быть, даже отметелить. Он этого заслуживал, Аллах свидетель.