Патруль джиннов на Фиолетовой ветке - Дипа Анаппара

– Я и не играю, – говорю я.

Мы проходим мимо собаки, которая выглядит как Самоса. Надеюсь, с Самосой все в порядке. Надеюсь, он держится подальше от джиннов и людей с мечами.

Мы прокляты, как и говорил Фаиз, бедный Фаиз, который теперь торгует на улицах. Ма говорит, что амми Фаиза потихоньку исчезает под своей абайей. Она переживает о том, что ее старший сын ест в тюрьме: рис там готовят с тараканами, чай размешивают отвалившимися хвостами ящериц, а воду приправляют крысиным пометом.

– Мы будем голодать в этом месяце? – спрашиваю я у Папы.

– Не беспокойся об этом.

– Но завтра же ты поедешь на работу?

Папа пожимает плечами. Ма или Папе скоро придется открыть тюбик из-под «Парашюта», если они продолжат устраивать себе такие выходные.

Я так близок к финишу. Все, что мне нужно, – это двадцать рупий.

– Папа…

– Послушай, Джай, у нас все будет хорошо. Вы не будете голодать.

Когда мы завтракаем галетами, мама Пари привозит Пари к нам домой для присмотра. Должно быть, это ей по телефону предложила Ма. И даже не подумала сперва сказать мне.

Пари не хочет галеты, потому что уже позавтракала, наверное, лапшой «Магги», которую она готова есть по пять раз в день, если бы могла.

– Ты что, не занимаешься? – спрашивает она.

– Послушай ее, Джай, – говорит Папа.

Папа идет с Ма и мамой Пари до конца переулка. Потом возвращается и болтает с соседями. Потом спрашивает Руну-Диди, что будет на обед, хотя у нас есть только рис и дал. Потом включает телевизор, садится на кровать и качает ногами. Он постоянно переключает каналы. Напевает какую-то мелодию. Расчесывает волосы, используя стальную банку на полке как зеркало. Опять поет. Обычно он возвращается домой уже усталый и просто ложится на кровать и смотрит телевизор. Если он решает спеть, то не больше одной песни. А сейчас он все поет и поет.

– Папа, мы занимаемся, – говорю я.

– Конечно, – говорит он. Он выключает звук телевизора, как будто проблема в нем.

Мы с Пари сидим на пороге. Я ее отвлекаю, чтобы сказать, что мы больше не можем быть детективами.

– Что нам расследовать? Мы даже не знаем, как звали тех мусульманских детей.

– Кабир и Хадифа, – говорит Пари. – Им девять и одиннадцать. Они не ходят в нашу школу, а ходят в какую-то бесплатную школу возле басти. Их мама скоро родит еще одного ребенка.

– Ты выдумываешь, – говорю я.

– Слышала в дамской очереди.

Хмурая гримаса опускает вниз уголки ее рта и рисует полоску между бровями.

– А он что здесь делает? – спрашивает она.

Это Четвертак с членами своей банды и несколькими мужчинами из «Хинду Самадж». Они разговаривают с людьми в нашем переулке. Когда они достигают моего дома, мы с Пари встаем.

Четвертак немного пахнет дару, но выглядит свежее и чище, чем раньше. Я кошусь на него, чтобы понять, в чем дело, и осознаю, что он сбрил свои почти-усы и недо-бороду.

Папа и Руну-Диди подходят к двери.

– Это сын прадхана, – говорит Пари Папе. Мы до сих пор не знаем настоящее имя Четвертака.

– Кто-то еще исчез? – поспешно спрашивает Папа.

– Мы пытаемся выяснить, из-за кого у нас в басти все беды, – говорит Четвертак, глядя на Руну-Диди. – Есть ли у вас что нам рассказать? Видели какого-нибудь мусульманина, который вел себя подозрительно?

Папа отодвигает Диди и встает перед ней.

– Не надо пытаться сеять раздор в нашем сообществе, – говорит Папа, и это звучит как слова хорошего журналиста по телевизору.

Четвертак раскатывает и закатывает рукава своей черной рубашки. Его волосы уложены назад маслом, а то и чем-нибудь подороже, вроде «Брилькрима», про который говорят в рекламе, что это крем для мужчин, а не мальчиков.

Я размышляю, не убил ли Четвертак Буйвола-Бабу мечом, спрятанным в его хайфай-доме. Смотрю на его черные туфли, чтобы проверить, нет ли на них брызг крови, но вижу только грязь. Потом я вспоминаю, что он нанимает других делать за него грязную работу.

Четвертак наклоняет голову под странным углом, чтобы видеть Руну-Диди, наверное.

– Тебе не кажется, что надо за чем-то присматривать на плите? – спрашивает Папа у Диди. Она отходит в кухонный угол. У тут Папа решительно обращается к Четвертаку, сложив руки за спиной: – С каждым днем все хуже и хуже. Твой отец должен делать для нас больше. Должен требовать у полиции найти похитителей. Должен велеть индусам и мусульманам перестать враждовать.

Я внимательно слежу за лицом Четвертака, хоть я и бросил детективное дело – ничего не могу с этим поделать. Теперь, когда чача по ремонту телевизоров в тюрьме, Четвертак снова стал главным подозреваемым. Он чешет подбородок кончиком большого пальца. Папины слова рассыпались по земле, их склюют куры и сжуют козы, потому что уши Четвертака закрыты, и словам Папы в них не войти.

из нее ужасная леди-босс. Она постоянно бегает к себе домой, потому что в этот раз она сама что-то готовит и беспокоится, что сожжет еду. Она не может попросить нас заниматься у нее; там полно тюбиков для мазей с разных заводов. Ее муж работает уборщиком в муниципалитете, и это великолепная государственная работа, но у него есть и вторая – завинчивать крышки тюбиков для мазей на дому. Однажды я забежал к ним, и мои ноги раздавили один тюбик, ну или, может, штучек десять, так что теперь детям к ней в дом нельзя.

– Учитесь, учитесь, – говорит Шанти-Чачи, появляясь у наших дверей, перед тем как убежать обратно к себе, чтобы убедиться, что ее обед все еще вкусный.

Руну-Диди надевает кроссовки.

– Ты куда? – спрашиваю я.

– В пятницу тренер возобновил тренировки. Тара рассказала ему об убийстве Буйвола-Бабы, поэтому он согласился дать мне пару выходных. Но если я и сегодня не приду, то все, меня выгонят из команды.

– Если нас обоих тут не будет целый день, Шанти-Чачи узнает.

– Ты все еще таскаешься в свою чайную?

– Ты все еще таскаешься на свои тренировки?

– Подожди здесь, – говорит Диди. Она берет свитер и убегает, оставив дверь наполовину закрытой, а меня – в доме. Должно быть, она пошла в туалетный комплекс. Я жду одну-две-три-четыре-сто минут, но ее нет. По отстающему будильнику Ма на полке я понимаю, что опаздываю на работу. Не могу поверить, что Руну-Диди так меня обхитрила.

Ножные браслеты Шанти-Чачи возвращаются в наш дом. Я выпрыгиваю из постели и встаю перед нашей полуоткрытой дверью, чтобы она не могла заглянуть внутрь.

– У Руну-Диди проблемы по-женски, – говорю я. – Живот болит. – Один раз так сказала Ма и попросила меня не беспокоить Диди.