Моя свекровь и другие животные - Карина Демина

На радость дежурным дронам. И остается лишь надеяться, что линька произойдет на территории клана.

– Любопытно, – нейтрально заметил айварх. И демонстративно помахал в воздухе рукой. Платформа отреагировала моментально. Поднявшись повыше, она развернулась и зависла. С шелестом раскрылись боковые панели, выпуская узкие стволы… чего?

Ухо Арагами-тари уловило тонкий свист.

И кажется, вспышка тоже была. Но червь, до того спокойно лежавший на солнце, вдруг забился в судорогах, а после развалился на отдельные куски. Потекла темная слизь псевдокрови, заливая крилевые залежи, и Арагами-тари отвернулась.

– Видите, технологии всегда будут стоять выше примитива природы.

Пожалуй, не стоило ему говорить, что регенерацией черви обладают отменной, и из пяти кусков, что корчились, стремительно заращивая открытые раны, получится не менее трех мальков. Было бы больше, пролегай разрез иначе, но концевые отделы получились уж больно короткими, так что… В то же время малькам надо чем-то питаться.

Взрыв она услышала издали.

Даже не услышала, ощутила всем своим телом.

Низкий протяжный звук.

Касание.

И шелест песка, принимающего первый удар.

Арагами-тари закрыла глаза. Дикари… Определенно дикари. Как можно живую планету и так…

– Слышите? – айварх раздул зоб еще больше.

Песчаных блох ему во все кожные складки.

– Слышу. Вы решили…

– Я не дурак, дорогая моя.

Какое поразительное самомнение. И уверенность в силе интеллекта. Что ж, умный дурак от глупого отличается лишь размахом инициативы.

Пустыня переживет.

Пережует.

Она собрала изрядно дани.

Арагами-тари оглянулась на песчаницу. А та кивнула, и темные прядки скользнули на лицо, скрывая улыбку.

Нехорошую такую.

– Я понимаю, что внизу нас ждет скопище всяких тварей, и, как показал опыт, броня не способна защитить от них. А отправлять женщину навстречу опасности… – он мерзко хихикнул, – было бы недостойно.

– Женщину?

– Дорогая, ну не думаете же вы, что я сам полезу.

Пустыня вздрогнула от очередного удара.

Не сказать, чтобы внизу было совсем тихо. До нас доносилось эхо. Потолок вздрагивал, изредка роняя камень-другой. К счастью, ронялись они где-то в стороне, и голова моя была цела. Нкрума, несколько успокоившись, сумел даже потеснить чешуйчатого зверя, который этакой вольности не обрадовался, зашипел, но есть жениха не стал.

Уже хорошо.

Зачем мне поеденный жених? Или покусанный даже.

А рученьки-то дрожали. Дрожали рученьки, ходуном ходили. Оно-то, конечно, есть отчего, однако надо бы успокоиться.

– А у тебя нет валерьяночки? – спросила я Нкруму, без особой, впрочем, надежды.

– Не стоит.

– П-почему?

От очередного взрыва потолок ощутимо просел, вминая колонны в пол. А если не выдержат? Если нас прямо здесь и засыплет на радость археологам…

– Потому что седативные средства могут негативно сказаться на твоем даре.

Даре?

Каком даре?

Я петь умею… иногда даже попадаю в ноты. И танцевать. Помнится, в возрасте этак лет десяти мамуля, в которой вдруг прорезалась то ли любовь ко мне, то ли очередная дурь, решила сделать из меня балерину.

Всенепременно знаменитую.

Чтоб прям Большой, и не меньше, а лучше – за океаном. В Америке русских балерин очень ценят, да. И если на карту глянуть, то та Америка близехонько, надо лишь на пуанты поуверенней встать.

И те полгода, когда мне пришлось-таки ходить на балет – маменька, задаваясь целью, сколь бы глупа та ни была, становилась на диво настырна, – были худшими в моей жизни.

Десятилетняя дылда среди девочек-пятилеток.

Слишком тяжелая.

Неуклюжая.

И не способная простоять на мысочках и десяти секунд. А уж о самоотдаче…

С даром он поспешил. И танцевать я не стану, и вообще… В порыве негодования, смешанного с тоской душевной, я обняла змею. А что? Теплая и сухая, еще бы и пушистая… но нет в мире совершенства.

– Напиться, как понимаю, тоже не выйдет.

Нкрума молча протянул флягу.

Воды, мать его.

Впрочем, пить я тоже хотела зверски. И полегчало, определенно. Настолько, что я перестала вздрагивать, услышав очередной взрыв. Авось и не засыплет.

Нкрума положил руку мне на плечо, и змея зашипела, а я, верно, окончательно свихнувшись, дернула ее за хвост и сказала:

– Веди себя смирно. Извини, на самом деле она хорошая. В глубине души.

Женишок хмыкнул.

А он ничего, тепленький такой, и под рукой у него спрятаться можно, закрыть глаза и представить, что нахожусь я где-то очень и очень далеко… Интересно, что бы про него бабуля сказала? Ей мои приятели не слишком нравились, да и вообще современные мужчины.

Бабскости в них много, так она говорила.

И советовала думать.

Хорошенько думать.

На смазливую рожу не обращать внимания.

Что ж, рожей Нкрума явно удался, то есть смазливости в нем нынешнем было не больше, чем мимишности в старом дворовом коте. А в остальном…

Не бросил.

Притащил.

Спрятал.

И даже зверя не побоялся, хотя тот был явно крупнее Нкрумы.

Да, это бабуля, пожалуй, оценила бы.

Боги, о чем я вообще думаю? Нас тут вот-вот засыплет, а если нет, то пираты доберутся, не зря же они полируют пустыню. А если не пираты, то кто-нибудь зубастый и злой. Сожрут и не помилуют, а я, спрятавшись в подмышку человекообразного существа, думаю, что в целом из него вышел бы неплохой спутник жизни.

Агния была маленькой.

Хрупкой.

И смелой.

Вряд ли кто-то из матушкиных знакомых оставался бы столь спокоен с песчаной гадюкой на шее, а чтобы еще и гладить змею…

Рыжие волосы пахли песком. Горячим, южным, который приносят полуденные бури. Они с легкостью перелетают внешние барьеры, укрывая и сад, и дом тяжелым шлейфом Красного моря.

Древнего моря.

Они приносят мелкий кварц. И скопления харманита, что блестит на солнце куда ярче искусственных алмазов, а ценится еще больше. Они оставляют опутанные волосом яйца пауков-перемежников, и тогда семейные инкубаторы наполняются до краев.

А матушка лучится счастьем…