Почтовые открытки - Энни Пру

квадратных шоколадных бисквитов в формочках, яблочных пирогов, овсяного печенья и домашнего хлеба здесь были приготовленные из порошка кексы, облитые втрое бо́льшим количеством глазури, чем требуется, и печенья из хлопьев с орехами. На вещевых прилавках – все те же старые кухонные принадлежности, блестящие статуэтки девушек-рабынь, деревянные шкатулки и вешалки с крючками. Из шитья – сплошные скатерти и салфетки с вышитыми на них ветряными мельницами, никогда не использовавшиеся, лежавшие в каком-нибудь пересыпанном нафталиновыми шариками сундуке с двадцатых годов, бледно-желтые постельные покрывала, словно бы связанные из колючей проволоки, и детские слюнявчики с застарелыми пятнами яблочного пюре. Те дети наверняка давно уже стали взрослыми мужчинами и женщинами.

Большая ивовая корзина с крышкой привлекла ее внимание. Корзина доходила ей до пояса. Она подняла крышку и заглянула внутрь. Корзина была набита мотками пряжи сотни разных цветов и размеров: тонкая, ручной работы льняная; шерстяная, вручную окрашенная темно-зеленым дурнишником, красной мареной, красками цвета индиго, облачно-серого цвета грецкого ореха, золотистого спорыша. Все цвета были либо гораздо более насыщенными, либо гораздо более теплыми, чем те, которые она когда-либо использовала. Чем глубже она закапывалась в корзину, тем больше сокровищ находила. Наткнувшись на моток нежного цвета, приведшего на ум голубокрылого чирка, она в тот же миг увидела свитер: весь в разноцветных утках, плывущих на темном фоне среди камышей.

– Это была пряжа старушки миссис Твисс, она умерла от травмы, и семья хочет освободить ее дом, – выпалила женщина за прилавком. У нее было худое лицо со впалыми щеками, и речь звучала взволнованно, как молитва. – Наш церковный базар наполовину и устроен для того, чтобы распродать ее вещи. Пока был жив мистер Твисс, они держали овец, и у нее осталось много шерсти. Она ткала ковры на станке. Меня они никогда не интересовали – мне нравятся красивые нейлоновые ковры чистых цветов, но многие, особенно те, кто приезжал на лето, покупали их. Еще она вязала. Это – корзина с ее пряжей для вязания.

– Что вы за нее просите? – Джуэл до смерти захотелось получить эту корзину.

– Пять долларов пойдет? Это большей частью остатки. Но, может, пригодятся для носков или еще чего.

Чтобы донести корзину до машины, потребовалось четыре человека, и крышка багажника не закрывалась, пришлось привязывать корзину веревкой, позаимствованной у женщины, которая вешала объявление. Джуэл записала ее имя, адрес и на следующий день с благодарностью отправила веревку обратно по почте.

В начале июня, утром Джуэл отправилась на свою клубничную поляну позади осевшего дома и сняла сетки с темных грядок. Она хотела заблаговременно подготовиться к приезду Мернель. Ползучий пырей душил грядки, и какая-то мелкая живность пробралась под сетку и объела ягоды на ближних к краям кустах. Она вспомнила тот ужас, когда страшный ливень за пять минут превратил клубнику в повидло, а пасшиеся неподалеку коровы потоптали все грядки. Подложив под колени коврик на еще прохладную землю, она начала срывать ягоды, полные корзинки накрывала плотными листьями ревеня и оставляла вдоль грядок. Солнце припекало все сильней, над раскалявшейся землей поплыли волны жара. К тому времени, когда Рей высадил Мернель из машины, она сняла уже все спелые ягоды и снова накрыла растения сеткой до следующего сбора через несколько дней. Трещины на пальцах окрасил почерневший ягодный сок.

Она сидела в квадрате тени позади трейлера в алюминиевом садовом кресле, Мернель – в нескольких футах от нее загорала на солнце. Руки и ноги у нее были цвета скорлупы пеканового ореха. Длинные черные волосы начесаны и закручены в пучок. Оранжевый костюм состоял из шортов и блузки. Голос звучал высоко, но она пребывала в хорошем расположении духа.

– Испеку Рею пирог с клубникой и ревенем, если ты дашь мне немного ревеня. Рей может съесть весь пирог в один присест.

– Могу его понять. Ты печешь потрясающий пирог. Конечно, бери сколько хочешь. У меня его полно. И клубнику бери. Мне на следующей неделе опять снимать урожай. Ее в этом году столько уродилось, что я не знаю, куда ее девать. А сама я, похоже, разлюбила клубнику. Было время, я могла любого переплюнуть по количеству съеденного клубничного торта. Варенья. Клубники со сливками. – Пальцы Джуэл были до костяшек красными от перебирания раздавленных ягод.

– Ты их мыла, мама?

– Сполоснула под краном на заднем дворе. Видишь, они мокрые.

– Вижу, но на зубах песок хрустит.

– Должно быть, ты взяла те, что со дна корзины. Даб. Даб был единственным из вас, кто никогда не ел клубнику. Он покрывался от нее сыпью – твоя бабушка называла это клубничной крапивницей. Старушка Ида. Она любую сыпь называла крапивницей. Комары искусали – «москитная крапивница». Обжегся крапивой – «крапивная крапивница». Как-то твой отец вернулся с сеновала, где ворошил сено, весь затылок в мякине, зуд по всему телу – знаешь, что это было? «Сенная крапивница». Когда я первый раз это услышала, я хохотала до упаду. «Ну и ну! У Минка сенная крапивница!» Она после этого долго со мной не разговаривала. Это было еще до того, как мы поженились. Я тогда подумала: вот старая курица. Она была обидчивой. «Не думаю, что человек достоин восхищения только за то, что́ и как он говорит». Но ей приходилось со многим мириться. Старик Мэтью был жутким старым грубияном и сквернословом. Очень вспыльчивым! Вот от кого твой отец унаследовал свой характер, и Лоял, замечу, тоже. Один раз я видела, как старик Мэтью спросил твою бабушку о чем-то совершенно незначительном, вроде, не видела ли она, где что-то там лежит. А она в этот момент гремела крышками и не услышала. Она вообще к старости стала немного глуховата. И волосы у нее на темечке почти все выпали. Она даже носила накладку, которая по цвету отличалась от ее собственных волос, такую рыжевато-коричневую. Так вот, он решил, что она просто не захотела ему ответить, и разозлился. Схватил открытую банку с томатным соусом с полки, куда она поставила ее, чтобы потом во что-то влить, и вывалил прямо на пол. Она поняла, что что-то не так, только когда услышала жуткий звон у себя за спиной и почувствовала на ногах что-то мокрое, обернулась и увидела томатный соус и осколки стекла по всему чисто вымытому кухонному полу и злобно кулдыкающего по-индюшачьи Мэтью с лицом, красным, как свекла. Да, тогда женщинам приходилось многое терпеть. Развод считался чем-то постыдным, так что они мирились со многим таким, чего теперь ни одна женщина не потерпела бы.

– А что там случилось со старой миссис Ниппл? Ты никогда мне