Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

готовы были выскочить; стены нашей фанзы тряслись. Улеглись уже к полночи: как-то с нервами трудно было справиться.

20 ноября

С утра ветер, но нельзя сказать, чтобы было холодно. Решаю ехать после обеда с церковью в Мукден отслужить тами всеношную, а завтра св. литургию.

После чая сижу на кане, читаю. Вдруг за окном раздаются крики: «Пожар! горим!» Сердце так и упало. Ведь все постройки здесь теперь – порох: конюшни, шалаши, все – из гаоляна: стоят скирды чумизы, да и фанзы-то не имеют потолков, а прямо гаолянная крыша; загорись она – сразу все провалится внутрь: дай Бог самому выскочить.

Стрелой все мы вылетели на двор. И что же? Огромное пламя рядом с нашей фанзой. Казаки по неосторожности подпалили гаолян. Боже мой, что поднялось! Крики, гам, лошади носятся, люди растаскивают гаолян, несут воду. Пламя только на аршин не доставало до нашей фанзы. Я бросился к себе, схватил вещи и начал было вытаскивать. Но, благодаря распорядительности командира полка, удалось скоро потушить. Наволновались порядочно.

Пообедали и поехали: Михаил! на «друге», а я с Ксенофонтом в двуколке.

Опять в Мукден… С 29 сентября не был. Дорогу выровняли; построили везде хорошие мосты. Поезда едут. Тянутся обозы. Выздоровевшие солдаты едут к своим полкам. На полях много солдат собирают остатки гаоляна. Одним словом, оживление полное. Какая разница с первой половиной сентября, когда здесь была пустыня!

Встретили по сторонам дороги несколько могил с небольшими крестами. На них чья-то любящая рука повесила маленькие венки из красных цветов. Они наполовину растрепались уже, но как ярко выражена ими непритворная любовь! Конечно, все проезжающие крестятся.

Переехали железную дорогу. На платформах стоят 8 осадных орудий: недалеко укрепление. Вот и р. Хун-хе; она уже покрыта льдом. Столь памятных бродов нет – везде ледяной мост. Однако китайцев не видать. Их почти совсем не пускают через реку к позициям: слишком шпионят.

Завиднелся Мукден, но не строения его (их мы еще не могли видеть: город стоит на равнине); нет, завиднелись городские стени и четырехэтажные башни над воротами.

Едем мимо того места, где был наш бивак. Какой грустный вид все имеет теперь! Лучше бы не смотреть. Ворота на кладбище и ограда разрушены, деревья все до одного порублены, и китайцы выкорчевывают пни. А ведь когда мы жили, была прекрасная роща и густая трава. Теперь же пыль, и стоит одинокая грустная каменная черепаха.

На улицах Мукдена огромное движение, прямо давка. И среди этой толпы рысью едут двуколки, скачут всадники. Как не подавят еще людей! Прямо поражаюсь. Только и слышишь крики: «цубо! цубо!» Торговля в разгаре, но все сильно подорожало.

Смешной вид имеют китайцы зимой. Руки точно обрублены: так глубоко их прячут они в рукава; а так как нельзя же спрятать такую красоту, как длинная коса или у женщин чуть не трехэтажная прическа, то, несмотря на холод, на голову они надевают маленькую шапочку, а на уши навешивают стеганые ватные треугольнички.

Бежит маленький китайчонок; весь посинел; в руках небольшая книжка. Увидев меня, сейчас же присел и кричит:

– «Капетана – руски свиченик; моя – католик, француз».

Протягивает мне книжку, оказывается, молитвенник. На переплете выбит большой крест. Напечатан по-китайски, рассматриваю молитвенник, китайчонок на бегу расстегнул свою курточку и с торжеством достал с груди довольно большой крест и кричит:

– «Капетана, моя есть креста».

Симпатичный мальчишка. Это он бежал в католическую каплицу молиться.

Приехали в учреждения 17-го корпуса. Я поместился в казначействе, которое занимает очень хороший дом китайского мандарина. Дом этот построен по типу фанзы; но, во-первых, он огромный, а, во-вторых, прекрасно обставлен внутри. Висят довольно хорошие картины; стоят полированные столы, кресла, диваны; резные ширмы прямо-таки чудной работы. На средней стене висит отлично вытканное шелком божество изобилия; картина замечательного вида: из одного туловища выходят, начиная с пояса, 3 человеческие фигуры, и от них сыплется множество маленьких детей.

Наш офицер Шауман, ветеринар Алалыкин, милые чиновники казначейства, контроля, интендантства, почты и телеграфа встретили меня прямо по-родственному и от души радовались, что сегодня и завтра у них будет богослужение.

Господи, какое блаженство-то тут! Кресла со спинками: можно отдохнуть; на столе большой тульский самовар пыхтит и свистит паром, горят лампы с керосином. Ведь 5 месяцев уже всего этого я не видел.

Сейчас же меня усадили, напоили чаем; и началось совещание о службе. Дом огромный, человек полтораста могут стать. В восточной части решили повесить иконы (иконостас): это будет алтарь, а остальная часть фанзы для народа. Известили всех, что в 18.30 будет всенощная.

И вот к этому времени пришла наша обозная команда, да чины корпусных учреждений. Молящихся собралось очень много. Зажгли в фонарях свечи; получилось некоторое подобие люстры, и всенощная началась. Прекрасно пел хор чиновников. Я сам читал стихиры и канон; причем канон пели на 2 хора: чиновники «Отверзу уста моя», а я с Михаилом «Христос рождается». Одушевление и восторг были общие.

На богослужении присутствовали 3 сына хозяина мандарина; стояли они в первом ряду и внимательно следили за всем происходящим. Ночевать я остался здесь и спал на китайском плетеном диване, укрывшись теплым подрясником. Долго я не мог уснуть, невольно прислушиваясь к доносившимся с улицы звукам: как отдаленный рокот моря, еще шумела толпа на улицах Мукдена, и звучал изредка гонг.

21 ноября

Рано проснулся: разбудили меня своим криком хозяйские гуси, которых множество на одном из внутренних дворов, а также уличные торговцы своим ораньем. Китайские «купезы» начинают торговать еще до света. Встал я, приготовился к служению, разбудил Михаила, и мы с ним начали расставлять церковь.

Прежде всего, сняли со стены китайских богов, затем отделили часть фанзы, повесили иконы, царские врата, я поставил походный престол. Получилась очень хорошая церковь.

К 9 часам снова собрались все, и при том же прекрасном пении чиновников я совершил здесь св. литургию.

С улицы доносился шум множества голосов: в окнах торчали головы любопытных китайцев. Невольно как-то пришла на ум жизнь древних христиан, как в первые века христианства в многолюдном языческом Риме собирались в доме кого-либо из верных, напр., св. Агнессы, освятить молитвой воскресный день те немногие, что познали истинного Бога. Из их уст лились сердечные славословия Творцу и Спасителю; их руки приносили бескровную жертву. Весь облик их носил печать сосредоточения, на улицах Рима шумела многотысячная толпа их братьев, еще «сидевших во тьме и сени смертней».

И вот, стоя перед св. престолом, мне думалось, что мы сейчас подобны древним. В многолюдном языческом Мукдене