Дороги скорби - Павел Серяков

— Ты баба, — повторил Иво. — Впрочем, тебе это уже известно.

Человек из Псарни стянул с лица ткань и отбросил её в сторону. Закрыл глаза. И, открыв, обнаружил себя у входа в мертвецкую. Дождь иссяк, светало.

Гхарр и Умма стояли под полыхающим огнем небом.

— Видишь его тень? — задал вопрос хозяин дороги Войны.

— Вижу.

Он привел оборотня домой, и вместе они не сводили глаз с тени раскидистого ясеня. Самого дерева никогда прежде не существовало, но оно тем не менее отбрасывало тень.

— Когда Семя будет готово, — сказал Гхарр, — я взращу его и навсегда покину созданный отцом мир. Не правда ли, оно прекрасно?

— Будет прекрасно, — поправила Умма старшего, — будет.

— Его тень появилась здесь не так давно, но, когда Семя превратится в древо, мир изменится. Здесь сойдутся все дороги, и мы, старшие, уйдем из вашего мирка.

— Я не понимаю.

— Тебе и не нужно. Ты хотела знать, зачем я предал брата?

— И до сих пор хочу.

— Вопрос цены.

— Так назови её.

— Твоя природа. Я заберу её, и ты станешь человеком.

— Я согласна.

— Подумай как следует. Быть человеком сложнее, чем может показаться.

— Я уже дала ответ… — Умма повысила голос: — Я готова заплатить за знание хвостом!

— Лисица, — улыбнулся Гхарр. — Твоя природа — любопытство.

— Змей, — ответила Умма. — Твоя природа… мне не известна.

— Хорошо, ты уйдешь отсюда человеком. Слабой, жалкой, смертной. Может, так и лучше для тебя, — Гхарр положил ладонь ей на грудь, и что-то покинуло девушку, оставив вместо себя пустоту. — Наслаждайся.

— Выкладывай.

— Кухар — первенец Рогатого Пса. Он был во всем лучше нас, но, когда появились вы, младшие, он не смог понять, чего ради отец создал жалкие подобия нас и отправил их в мир, который готовил в качестве подарка для… Потом у отца были и другие дети. Он лепил нас по своему подобию: Вас — по нашему, а людей — по вашему. Раз за разом он делал своих детей слабее и обрезал отведенный им срок жизни. Так хотел отец, а с отцом не спорят, как правило, не спорят. Кухар был не из тех, кто готов покорно принимать чужие условия, и, увидев первых людей, он стер их в порошок, а потом сообщил отцу, что не готов делить мир с теми, кто не в силах дать ему отпор. Он назвал людей послушным скотом за их легковерность и слабость. В чем-то Кухар, конечно, прав, но что-то скрылось от его глаз. Тогда отец запер своего старшего сына в гробу. «Только тогда ты изменишь к ним свое отношение, когда один из них освободит тебя. Ты обратишься, восстанешь из праха лишь в тот час, когда человек решит даровать тебе жизнь», — так говорил отец, надеясь перевоспитать своего сына, но все тщетно. Кухар не мог освободиться физически, но его разум нашел лазейку.

— Так появились Ржавая Яма и карлик, ей заправляющий?

— Так появилось волшебство, которым он наделил избранных им людей.

— Девы Рогатого Пса?

— Именно. Он надеялся, что ведьмы, которых он породил, которым открыл глаза на мир и дал нечеловеческую силу, освободят его, но, увы, поняв природу этого мира, ведьмы приняли и его условия. Они даже культ назвали в честь отца, а не Кухара.

— Ржавая Яма и контракты нужны для того, чтобы поставить победителя боев в безвыходное положение?

— Именно.

— Так почему же Кухар до сих пор не выбрался на свободу?

— Потому, что человек не в силах победить твоих собратьев в честном бою.

— Могу я задать один вопрос?.. — Умма пыталась услышать мысли Гхарра. Все тщетно. — Я плачу природой. Не обмани меня.

— Можешь. Не обману. Я никогда не вру.

— Где сейчас Рогатый Пес?

— Мертв. Его время подошло к концу, как и наш разговор, — змей, закованный в доспехи, указал девушке на открывшуюся дверь, ведущую в Гнездовье. — Счастливо, человек. Надеюсь, твоя жизнь будет долгой.

На рассвете он собрал свои пожитки в мешок и, окинув взглядом мертвецкую, произнес:

— Дирк, ты выйдешь меня проводить?

В комнате помощника коронера что-то вновь упало на пол и разбилось.

— Уже уходишь? — спросил парень.

— Да.

— Куда ты теперь?

— До зимы мне нужно заглянуть к Кацу.

— Возвращаешься в Псарню?

— Мне больше некуда.

— Ты не прав. Не обязательно зарабатывать на жизнь кровью.

— Может быть, но ничего кроме я не умею.

— Займись воспитанием Агни.

— Ага, конечно, — Иво ухмыляясь похлопал Дирка по плечу и добавил: — Ты бы хотел, чтоб твоего ребенка воспитывал убийца?

— Нет.

— Вот и я не хотел бы. Да и если я умру, Кац покроет все расходы, и Агни…

— Иво, — перебил его помощник коронера, — ты же понимаешь, что Кац не сдержит данного тебе слова? Ты умрешь, и это положит конец жизни ребенка.

— Друг мой, если я еще раз услышу нечто подобное, я разобью твою морду… — Наемник открыл дверь и вышел со словами: — Если Умма объявится, передавай ей привет.

— Хорошо, друг мой.. — Дирк вышел на порог и помахал вслед уходящему наемнику рукой. — Живи как можно дольше, Псарь!.. Не ради себя живешь, — добавил он про себя.

Его звали Иво, и в кругу сведущих господ за ним закрепилось прозвище — Гончая. Он принадлежал к той редкой породе людей, которая не кичится собственными заслугами, не задирает нос и уж тем более не бросает слов на ветер. Однажды прославленный в Гриммштайне поэт Ян Снегирь сказал: «За людьми из Псарни ходят две дамы: баронесса фон Тишина и герцогиня фон Смерть, и не дай вам Бог составить им компанию. Гончая Иво брался за самые сложные заказы, а исполняемые им убийства приравнивались к искусству, ибо ни единого раза его не удалось поймать за руку. Для заказчиков он оставался тенью, а для жертв его не существовало и вовсе.

Когда Пурпурные Саламандры Трефов утопали в крови, не в силах удержать стратегически важный холм, ярл Унферт Соколиный Клекот увидел нечто, заставившее его и его людей сложить оружие. Воочию увидев ангела, Соколиный Клекот понял: победа над материковым государством не входит в замысел его богов. Воле богов Унферт не противился никогда.

Столкнувшись с закованными в сталь рыцарями Гриммштайна, что вели за собой крестьянские ополчения, ярл Кнуд, сын Гарольда Чернобородого, запомнился всем как неистовый вепрь Алой равнины. Он высекал из доспехов недругов один сноп искр за другим, не чувствуя боли, игнорируя холод приближающейся смерти. Кнуд погиб прежде, чем ангел расправил крылья над сечей, и лишь потому он отправился в чертоги предков, веря в правое дело, веря в несокрушимость великой армии кальтехауэров. Сын Гарольда Чернобородого умер счастливым человеком, умер в битве, как и завещали его славные предки.