Дороги скорби - Павел Серяков

— Ссыкотно, — поддержал паникера другой боец. — Издохнем же.

Звук удара чем-то тяжелым по каске и крик сотника:

— Удавлю пса! Свои стоны оставь для баб!

— Мы сможем! Мы сильнее! — взвыл рыцарь Карл. — Крепче строй!

Топот копыт становился громче.

— Ни шагу назад! — продолжал кричать Карл и поднял меч: — За Трефов! — он трижды ударил мечом о щит. — За Трефов! Мы едины! Три… — начал он, и войско ответило.

— Лилии! — кричал каждый боец.

— Три!

— Лилии!

— Три!

— Трефовых Лилии!!!

Карл разжег в бойцах ярость:

— Это всего лишь Враны!!!

Полотно утреннего тумана прорвало наступление конницы, и Эбба охнул от ужаса.

— Лучники! — голос Дидерика походил на раскат грома. — Пли!

Град стрел обрушился на Вранову кавалерию. Кто-то был ранен, некоторые убиты, но атака продолжалась.

— Готовьсь!

— За Трефов! Господь с нами!

Эбба слышал звук ударов собственного сердца.

— Они не пройдут! — Карл из рода Возняка не терял самообладания. — Они не пройдут!

— Пли! — скомандовал Дидерик и подхватил клич своего давнего приятеля: — За Трефов!

Всадники налетели на ощетинившийся копьями строй Трефовой пехоты. Эбба приподнял копье, и наконечник с лязгом чиркнул по боевой сбруе. Эбба не думал о детях. Эббе не было дел до жены. Эбба был в ужасе, но недолго. Тот самый конь, бег которого он не сумел прервать, подарил Эббе смерть под своими, а потом и десятками других копыт.

Гхарр был доволен. Он смаковал каждую смерть на поле боя, и в то утро дороги Смерти собирали жатву. Аур тоже был здесь. Эббу и сотню других, таких же, как он, людей, изрезанных, исшитых, затоптанных, в то утро проводили на дороги Смерти. Приняли взятого в плен и в плену обезглавленного Карла из рода Возняка. Так было не принято, но так случилось. Гхарр знал павших поименно, и каждый павший в какой-то степени был частью Гхарра.

Змей видел тысячу боев, но именно в то утро он отчетливо увидел тень древа на дороге Войны и заново осмыслил свое предназначение. Во время битвы Вранов супротив Трефов с тонких губ Гхарра слетела фраза: «Семя войны прорастет». Из золотых глаз брызнули слезы непонятного и необъяснимого счастья. В тот роковой для Трефов день хозяин дорог Войны испытал чувство собственной полноценности. Будто отец вновь взял его за руку и ведет известной лишь ему тропой. Когда бой был кончен, Гхарр незамедлительно отправился к следующему, благо в этом мире война не прекращалась ни на день.

Они жили небогато, но благородно, если подобное применимо к крестьянам. Каждый седьмой день Ханна водила своих детей в храм, где Фридрих и Фрида молились за ушедшего на войну отца. Своего храма в Репьях не было, и потому, чтобы успеть на службу, им приходилось вставать засветло и, позавтракав, выходить в пешее путешествие к селу Ручейному. В Ручейном храм был. Небольшой, но ладный, и служил в нем молодой священник Сиджисвалд, имени которого Фридрих и Фрида выговорить не могли в силу возраста. Сиж, как они его называли, понимал — в столь тяжкое для герцогства время людям есть чем заняться кроме просиживания портков в стенах дома Божьего и потому значительно сократил свои проповеди, чем вызвал раздражение епархии и заслужил благодарность своей паствы. Короткие проповеди были яснее и не вызывали гневившей Господа зевоты.

В тот день Сиджисвалд с благоговением смотрел на десятилетних двойняшек, истово молящихся Господу.

— Дай Бог, чтобы их молитвы были услышаны, — прошептал священнослужитель и, встретившись взглядом с Ханной, подмигнул девушке. — Вы все преодолеете, — сказал он ей шёпотом. — Война скоро закончится, и Эбба вернется домой.

Так и жили. Дни сменялись неделями, пасмурные дни — ясными. На коленках Фридриха не успевали заживать ссадины, Фрида была трусихой и боялась каждого шороха, а Ханна долгими ночами уходила в хлев, где рыдала, глядя на истощавшую корову Росинку.

Армия Трефов не спешила возвращаться домой с победой, и люди начинали перешептываться, дескать, Трефы и вовсе были разбиты.

— Такого просто не может быть, — утверждал Сиджисвалд, — за последние двадцать, а то и тридцать лет Трефы не проиграли ни одной войны. Возьми хоть Пурпурную Саламандру! А Скорпионов, а Десницу?! Да только эти подразделения могут сделать победу, а ведь на войну еще и ополчения ушли! На войну пошли ландскнехты аристократов, и союзные Трефам бароны также поддержали кампанию. Наши братья и сестры. Твой, Ханна, муж ушел воевать ради блага нашего герцогства. Мы уже сильнее златоградских свинопасов, а станем еще могущественнее, заимев Вранов в вассальном подчинении. Так что ты, Ханна, не печалься! Не вешай нос и жди. Господь велел ждать и верить. — И Ханна ждала.

Однажды утром, когда мать и сестра еще спали, Фридрих услышал тихий стук в дверь. «Отец!» — подумал мальчишка и, спрыгнув с лавки, побежал встречать родителя.

Петухи уже начинали драть свои глотки, и для мальчишки было сложно вообразить более счастливый момент. Отец обещал принести из похода какой ни то трофей. О чем-то более или менее сносном речь, конечно, не шла, но то не мешало ребенку мечтать. В своих снах он неоднократно видел, как утомленный войной папа приходит к дому с приведенным под уздцы боевым конем в черно-синей сбруе Вранов. «Это тебе, сын, — говорил в его снах Эбба. — Но это еще не все. В походе я спас жизнь командующему, и теперь ты станешь его оруженосцем». Фридрих видел этот сон так часто, что успел поверить в него, и вечерами, слушая сказки, которые матушка рассказывала его сестре, он вычленил для себя одну важную деталь — героям тех сказок постоянно снятся вещие сны.

Открыв дверь, Фридрих пал духом. Не отец ждал его у порога, не за отцом стоял конь в боевой сбруе, да и не конь то был, а впряженный в телегу осел.

— Твоя матушка говорила со мной, — произнес крупный мужчина с густой русой бородой. — Иди умойся, засоня. Время осваивать профессию. Покажи-ка мне свои руки. Да… Сгодятся.

Несколько дней тому назад матушка действительно ходила за ручей, туда, где жил и трудился кузнец. Всеми правдами и неправдами она уговаривала уважаемого человека взять её сына в подмастерья. Когда Фридрих сделал шаг назад, дабы скрыться в избе и никогда не уходить за ручей с кузнецом, на его плечо легла рука матери.

— Иди же, — улыбнулась она и вложила в руки сына платок с куском хлеба и луковицей. — Теперь ты совсем большой и начинаешь работать.

— Кузнец — человек важный. А, малой, хочешь быть важным? — пробасил за его спиной Юалд. — Вырастешь — будешь подковы ковать, даст Бог, станешь бронником, как я. Заживешь. — Он не лгал. Юалд был много состоятельнее иных жителей окрестных земель, ибо кого-кого, а бронника война кормила. — Идем же, я не кусаюсь. Легко не будет, это я тебе обещаю, но Господь-то тоже простыми путями не ходил.