Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами - Шонесси Бишоп-Столл

бокала, – то в руки его лучше не брать. Вместо этого полагается наклониться и высосать весь напиток, не поднимая его со стола. Если вы запиваете все это пивом, то получается kopstooje, или «легкий удар головой».

Посетители In ‘t Aepjen бьются головами на протяжении пятисот лет или около того. Это до сих пор ближайшее к старому порту заведение, где много лет тому назад находили себе ночлег сошедшие на берег моряки. Считается, что, когда у них заканчивались деньги, они оплачивали счета привезенными из Юго-Восточной Азии обезьянами – так бар и получил свое название. Сухопутных посетителей обманом завлекали работать во флоте – кого-то вынуждали, а кого-то просто утаскивали тайком. Сначала ты запиваешь пивом женевер, а потом просыпаешься с похмельем на втором этаже, наполовину сожранный блохами от обезьян с пришпиленным к расчесанной груди годовым контрактом матроса.

Поэтому голландцы и говорят in de app gelogeerd – «остаться с обезьянами». Фразу эту можно использовать для любого сорта передряг, в которые вы можете впутаться, но более всего она подходит для ситуаций, когда казавшаяся отличной идея кусает вас за задницу, словно блоха, ударяет в голову с силой дюжины шотов холодного крепкого женевера и отправляет в море с похмельем длиною в год.

Например, можно сказать, что Стив Перкинс «остался с обезьянами», когда в результате нескольких часов возлияний и ночных торгов он каким-то образом приобрел семь миллионов баррелей неочищенной нефти (чем взвинтил на нее цены по всему миру до небес). Разбудил Стива телефонный звонок начальника, желавшего спросить, куда делись 540 миллионов долларов из бюджета их фирмы.

То же можно сказать и о Поле Хаттоне, лишившемся водительских прав за лихачество на дороге в нетрезвом виде (пусть и не на большой скорости). Лихачеству он предавался в розовой электрической игрушечной машине своей дочери, и количество алкоголя у него в крови в два раза превышало допустимую норму. Словами Хаттона, бывшего авиационного инженера: «Нужно быть гуттаперчевым, чтобы туда забраться, а потом еще и не вылезти… Я, конечно, тот еще олух».

А еще и об Элис Уилан, которая, напившись сидром «Ламбрини», с криком «Я – Джек Воробей» сняла с якоря 14-метровый двухпалубный паром, протаранила несколько роскошных катамаранов и села на мель в полутора километрах от берега.

В 2002 году голландские исследователи пришли к выводу, что даже легкая интоксикация снижает способность мозга обнаруживать ошибки в суждениях. Но совсем недавно доктор Брюс Бартолоу из Университета Миссури решил оспорить это утверждение, задавшись следующим вопросом: может, способность находить ошибки и определять неподобающее поведение остается прежней, просто, выпивая, вы уже не придаете этому большого значения? В своем исследовании он доказал, что это именно так.

«Люди в пьяном состоянии делают глупые вещи не потому, что ничего не понимают, – делится Бартолоу. – Скорее, их меньше беспокоят последствия их действий».

Что, если в какой-то момент вы действительно хотите стать Джеком Воробьем, нефтяным магнатом, гонщиком в игрушечной машине или просто рассчитаться по счетам обезьяной? И чем больше вы напиваетесь, тем больше вам кажется, что это возможно и к черту завтрашний день. Тогда фокус в том, чтобы смириться с принятыми на пьяную голову решениями, как это сделал Сэм Смит.

Будучи полным тезкой немного докучливого поп-певца, мистер Смит однажды напился с друзьями и согласился изменить свое имя на Двойной Чизбургер с Беконом. Он заполнил все необходимые заявления и не забыл снова напиться, когда через несколько недель пришло время ставить подпись под готовыми документами. «Я ни о чем не жалею, – сказал Чизбургер журналистам. – Мать была в бешенстве, зато отец чертовски веселился. Он просто в восторге и с радостью зовет меня новым именем».

Знал он об этом или нет, но Двойной Чизбургер с Беконом следовал традиции древних персов – распивать и рассуждать. Как писал Геродот: «За вином они обычно обсуждают самые важные дела… И наоборот: решение, принятое трезвыми, они еще раз обсуждают во хмелю»[115]. Тацит писал, что древние галлы, напившись, «толкуют и о примирении враждующих между собою, о заключении браков, о выдвижении вождей, наконец, о мире и о войне, полагая, что ни в какое другое время душа не бывает столь же расположена к откровенности и никогда так не воспламеняется для помыслов о великом»[116].

На самом деле подобные измышления существуют и в современной философии. Иммануил Кант настаивал на том, что опьянение «открывает сердце» и является «средством для одного морального свойства, – именно для откровенности»[117]. Но он также предостерегал, что «всякое молчаливое опьянение… имеет в себе нечто вредное»[118]. Что возвращает нас к обезьянам и бразильскому механику, чьи открытость и сердечность простерлись, пожалуй, слишком далеко в царство животных.

Жуан Лейте Дус Сантус из Сан-Паулу был снят на камеру во время своего заплыва в бассейне зоопарка в городе Сорокаба, когда спьяну пытался подружиться с группой паукообразных обезьян. На записи видно, как маленькие обезьянки набросились на Дус Сантуса; спасенный в итоге очевидцами, он был доставлен в больницу с серьезными ранами от укусов. Эта история – современный и буквальный пример того, как можно «остаться с обезьянами» и пытаться избавиться от пагубного к ним пристрастия.

Светлое будущее (ты должен отбрасывать тень)

Темные улочки квартала красных фонарей такие узкие, что можно услышать, как дышат проходящие мимо люди, и такие темные, что вы не сможете разглядеть их лица. Здесь царит близость древнейшего толка – дикая, зловонная, полная тайн. В дверных проемах предлагают наркотики, в окнах – секс. Между камнями мостовой – тысячелетия надежд и мечтаний, а ты идешь по ней, пошатываясь, навстречу холодному синему огоньку в конце улицы. Табличка на двери гласит: «Информационный центр похмелья „Ради светлого завтра“». Вхожу внутрь. Ощущения такие, словно я действительно ступаю из мрачного прошлого в сверкающее, как в фильме Кубрика, будущее: длинная, хорошо освещенная комната с зеркалами по бокам, из-за которых она кажется еще длиннее, заканчивается белой стойкой и тысячей (быть может, и десятью тысячами) сверкающих синих бутылочек, расставленных бесконечными рядами по задней стенке. Мужчина за стойкой превосходно вписывается в интерьер: высокий, в свежей синей рубашке, с легкой проседью и голубыми с металлическим отливом глазами. «Как вы себя чувствуете?» – спрашивает Михиль Кляйс.

Я уже не первый раз в Амстердаме. Здесь все пронизано древним, многоуровневым распутством, которое становится все глубже с каждой маленькой искрой, получаемой от похотливых душ со всего мира. В отличие от похмелья в Вегасе, разумеется, болезненного, но