Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Была ещё серьёзная загвоздка для этого путешествия. Та, с которой Исида боролась всю свою жизнь: ханжеская буржуазная мораль. В наши дни это звучит смешно и чудовищно, но ни в одной гостинице мира, особенно в Америке, их не поселили бы в один номер. Ведь они не муж и жена! Сергей помнил, что рассказывали об ужасах пребывания в Штатах Горького с гражданской женой Марией Андреевой… Думала Исида, думала, а никак избежать этого шага было нельзя. Все её принципы летели в тартарары. С Лоэнгрином было легко: его деньги решали всё, затыкали любые рты, открывали любые двери. Эх, снова она его вспомнила. Неужели предсказание той парижской гадалки исполнится?! Исида даже вздрогнула от этой мысли. А ещё та говорила, что в её руках будут миллионы. Конечно! Инфляция в России – всё на миллионы меряется. Но не сказала ей гадалка тогда, о чём тайно теперь трепетало сердце Исиды, в чём никому не смогла бы признаться, даже Серёже… Вдруг случится чудо – и у неё снова будет беби? От любимого, с такими же чистыми глазами ангела, как у Патрика. Хоть и сказала ей гениальная Дузе, чтоб не искала больше счастья…

Зима прощалась недолгими метелями. Но солнце было уже выше и ярче. Днём постукивала капель, в воздухе носилось предощущение весны. Они с Сергеем уже всё решили для себя. Осталось только ждать оформления бумаг.

Он боялся ехать – оставлять сестёр и родителей в такое опасное, непредсказуемое время… И рвался. Знал точно: должен ехать! Пусть весь мир будет ковром из ромашек и душистой кашки – под ноги. Ну чем он хуже Горького?! Да он лучше, хотя тот вряд ли так думает…

Поехали в родное село – всей семьей решать: что делать, как на эти полгода-год, что его не будет, устраиваться. Исида предлагала младшую сестрёнку, Александру, в свою школу. Сергей думал-думал, а потом решил: нет, пусть здесь учится, с матерью спокойнее, мала она. Старшую, Катерину, – в Москву, к отцу. Он им денег оставит. Миллионов сто. И друзей своих, чтоб паи его от лавки книжной им выплачивали. Да и просто помогут в крайнем случае.

Исида страшно удивилась, войдя в их деревенский дом. Запахи странные, густые, бьющие в нос. Всё, что её окружало, казалось причудливым сном, будто попала на другую планету. Округлость темнеющих брёвен, низкие потолки, шум самовара, половики разноцветные, крошечная кровать, застланная чем-то пёстрым, отгороженная в маленькую комнатку со шторками. Печь, как стена, большая, в центре, чтоб всему дому тепло отдавать. В углу, под белым с красным полотенцем, изображения богов в тёмном металле. Стулья с изогнутыми спинками, стол обыкновенный, скатерть праздничная. Окошки голубые, с видом на ноздреватый снег.

Куда ни повернись – два шага. Как же они тут живут? И её darling, её genyi, неужели вот здесь вырос?!

Сергей смотрел на неё, потешался. Усаживал. Думал: вот ведь мать, ненамного старше, а совсем другая. Мудрая, хлопотливая, простая. Ведь он у неё не первенец, тоже дети у неё умирали – лежат теперь на погосте. Но рвёт она себе душу? Нет.

Принимает всё. Потому что на земле выросла, а не в облаках, как чудо-птица заморская…

Впервые в жизни Исида поняла, как сладок чистый морозный воздух, когда на волю из их избы вышла. Вдохнула – аж голова закружилась. Сергей гладил чёрного пса у калитки, ерошил его уши, жал послушную лапу. Потом взял Исиду за руку, повёл по тропке, размахивал руками, показывал на невысокие деревца, спящие под снегом. Увидел: не понимает она, что это вишни, что скоро весна – и они накроются на короткий, как дыхание майского ветерка, миг белыми одеждами, а потом опадут тёплым снегом… Повёл в какой-то маленький домик. В нём было темно и холодно. Прикрыл дверь. Усадил на лавку, отодвинул столик. Все углы были заставлены всякими крестьянскими орудиями, какими-то мешками, валялась солома… Сергей начал целовать её. Быстро, озорно и хулигански. Она слабо отбивалась. Потом сдалась. Лавка была ледяная.

Ах, каким жаром потекла кровь по жилам после прогулки в тёмный сарай! Тело быстро согревалось в шубе. Сергей смеялся, растирал её руки, грел их губами.

Если б не приключение в сарае, Исида не смогла бы понять, какая ширь венчает замёрзшую Оку и хмурое раздольное небо. Потому что огромное счастье было в ней, сердце рвалось восторгом, а горячая кровь наполняла её всю молодой, волшебной силой. Словно искупалась в дерзкой юности.

Сергей раскинул руки: посмотри! Только здесь, близко к небу, она поняла, как тут мог родиться её genyi. Они стояли над обрывом. Если смотреть только вдаль, плывущие облака стелют качающуюся землю под ноги, и кажется, что уплываешь вместе с ними… Сергей видел: наконец-то она поняла! «Эх, Сидора! Если б видела наши места летом!» Увёл бы её валяться в травах звенящих, далеко, вон туда, где плывут облака. Правда, земля у них дорогая, везде она раньше была чья-то. А теперь ничья? Если лежать в траве, слепящее небо вливает через глаза божественную силу, становится ближе, воплощается твоей частью…

Стояли очень долго, ветер наслезил глаза. За спиной белая колокольня без креста и старые могилы. Скоро река встанет на дыбы ледоломом, хлынет талый снег в кулижки, расцветёт в старом барском доме одичалая сирень и их вишни. Увидит он это ещё когда?! Сердце тоска схватила. Исида это почувствовала мгновенно, сказала: «Холодно. Чай?»

Исиду всегда поражало странное отношение её darling ко времени. Будто он вообще не знал этого понятия – ни разу не пришёл вовремя. Что за неаккуратность! У него нет часов – вот почему. Надо их ему подарить! Увы, даже она не могла понять, что он живёт в своём измерении времени. Не нужны ему часы. Потому что живёт всегда. Не вчера и не завтра, а в сплошном потоке. Когда есть лишь одно мерило – вечность. Разве день или ночь – имеет значение? Звёзды светят и днём, если понимать это…

Однажды в яркий, весенний апрельский день Исида вернулась домой счастливая. Всю дорогу сжимала в руке прохладный корпус блестящих «Буре». Уже дома вырезала в кружок свою старую фотографию, где она такая милая. Вставила под крышку часов.

Ах, каким детским восторгом вспыхнули его глаза, когда положила часы в его ладошку. Знала бы Исида, что она напомнила ему царский подарок, что так и остался после 1917 года в хранилище Ломана! Те часы нашли и реквизировали в пользу народа. С удивлением читали надпись, где было его, Есенина, имя…

Носил «Буре» гордо, на цепочке. Раз двадцать на дню вынимал и смотрел время. Нет, не потому, что ему интересно было его знать, а просто так, из детского удовольствия и для красоты самого жеста. Потом поддевал ногтем заднюю крышку, где светилась улыбкой Мадонны Исида, говорил ласково, как ребёнку: «А тут кто?» Захлопывал и с лукавым прищуром клал снова в кармашек.

Поссорились всё из-за того же времени. Исида думала: теперь у него есть часы, может же он прийти в назначенное время…

Он пришёл под утро, когда последние два гостя, ничего не значащий литератор и его друг, припозднившиеся вчера у Исиды и оставшиеся ночевать, уже выходили из особняка на Пречистенке. На их вежливое и даже боязливое приветствие Сергей не ответил. Проводил тяжёлым взглядом. Хлопнул дверью.

Исида проснулась. Застал её в постели. Выволок. Почерневшими глазами будто сжирал её. Начал цедить ругательства – так, будто не в силах был разлепить сжатых судорогой челюстей. Крикнул ей в лицо то слово, которое всегда на Руси означало развратную женщину…