Клятва. История сестер, выживших в Освенциме - Рена Корнрайх Гелиссен

Мы заняты развешиванием белья, и вдруг я замечаю, что из верхнего окна макаронной фабрики, впервые за все это время открытого, вылетает пакет макарон. Никого не видно, благодарить некого, это безмолвный, безымянный жест. Мы быстро зарываем пакет под белье в корзине и контрабандой проносим в блок. Наши сердца едва не выскакивают из груди.

– Янка, – шепчу я нашей юной подруге, – у нас есть кое-какая еда. Можешь организовать котелок воды и тихонько поставить на угли?

Янка хитро прищуривается и кивает. В прачечной печи каждый вечер остаются угли, и мы можем там готовить, если есть что и если вести себя осторожно, чтобы не застукали. Мы терпеливо стоим по стойке «смирно» на поверке, пытаясь унять текущую слюну и урчащие желудки. Шагаем в спальное помещение, захватив пайку хлеба, и делим ее на две части. Съев хлеб, мы ложимся и притворяемся спящими. Сквозь темноту просачиваются звуки становящегося все более глубоким дыханья и храпа.

Я толкаю Данку. Мы тихонько слезаем с койки и на цыпочках крадемся к двери. К печке мы прибываем первыми. Я высыпаю содержимое пакета в кипящую воду. Садимся и ждем. Дверь тихонько приотворяется. Безмолвно появляется Дина. Крадучись, как кошка, входит Янка. А за нею Дебора, Ленци, Аранка и еще несколько девушек. Наше предвкушение затмевает все. «У меня есть щепотка соли», – говорит одна из девушек и кидает ее в дымящийся котелок. Мы улыбаемся, несмотря на опасность ситуации. Сидим вокруг буржуйки и не сводим глаз с кипящего котелка. Это длится вечность. Сидеть приходится на холодном полу, но мы все равно сидим и ждем.

Я ложкой вытаскиваю одну макаронину на пробу. «Готово», – шепчу в темноте своим сообщницам. Чтобы разделить макароны поровну и разложить их в подставленные миски, считаю: на каждую девушку приходится по пять столовых ложек. Потом доливаю в миски воду из котелка, стараясь, чтобы всем досталось поровну. Себе и Данке я накладываю в последнюю очередь. Все ждут, пока я не закончу, а затем мы одновременно принимаемся за еду. Мы не спешим. Нас никто не торопит, так что мы можем спокойно смаковать содержимое каждой ложки, словно на званом ужине в богатой семье. Вода от макарон изумительна на вкус. Она пахнет домом.

Аранка подает нам с Данкой знак и, выскользнув в коридор, крадется к спальному помещению. Тайные обитатели прачечной беззвучно, по одному покидают ее. Янка прячет котелок, чтобы с утра его не обнаружили, и мы вместе на цыпочках пробираемся к своим койкам; наши желудки больше не урчат, хотя голод далеко не ушел.

* * *

Дина с Данкой отправились в прачечную за новой порцией белья. А я одним глазом поглядываю на веревки, а другим – на работу Марековой бригады. В мою сторону летит камень, обернутый в записку. В ней полно всяких любезностей: Ты симпатичная девушка. Жаль, что мы не на воле, но, может, однажды мы станем свободны…

– У тебя было много парней? – доносится через поле его голос.

– Много, – отвечаю я, пытаясь припомнить, как это вообще – «флиртовать», и тут же огорчаюсь, что напрасно солгала. Хотя не так уж и солгала. У меня было трое парней – вполне сойдет за «много». – Я попала сюда за две недели до свадьбы. – Я закрепляю прищепками две пары трусов и одну – носков. Когда я снова оборачиваюсь к Мареку, он стоит ко мне спиной – поблизости появился его капо.

Марек работает там не каждый день, и я скучаю, когда не слышу его брошенных украдкой слов или не получаю камень с запиской, которую он кидает с риском для жизни.

С приближением зимы работать на воздухе уже слишком холодно.

– Может, попросить у Бруно рабочую одежду потеплее, как думаете? – обращаюсь я к Данке с Диной, развешивая под снегопадом белье.

– Я ее боюсь, – отвечает Данка. Она притопывает, чтобы согреться.

– Я тоже боюсь, но мы здесь уже пробыли какое-то время, и вот-вот начнутся метели. Мы должны рискнуть. Без рукавиц и курток мы околеем. – Я тру ладони друг о дружку, чтобы пальцы снова могли сгибаться и управляться с прищепками.

– Тебе придется идти одной. У меня при ее виде колени превращаются в желе.

Решено. Я обращусь к надзирательнице с нашей просьбой – но сначала наберусь мужества. На это уходит пара дней.

– Фрау начальница! – Я нервничаю и говорю не так уверенно, как хотелось бы. Меня страшат ее черные волосы и точеные черты; взгляд ее синих глаз серьезен, мне легко представить себе, как он станет злобным. Однако приходится продолжать:

– Я хотела доложить, что на trockenplatz становится холодно. Могу ли я обратиться с просьбой выделить мне и двум моим помощницам теплую одежду?

– Да, я это устрою, – отвечает она. – Пойдешь со мной после поверки.

Она отпускает меня.

Я стою с отвисшей челюстью. Она, оказывается, совсем не злая!

На следующее утро после поверки Бруно держит слово и ведет нас в другое здание. Мы поднимаемся с ней на чердак, где выбираем себе юбки, толстые чулки с резинками сверху, чтобы не сползали, куртки, обувь, рукавицы. Я беру себе куртку в черно-белую клетку, мужскую рубаху и шерстяную юбку, изо всех сил стараясь не думать, откуда здесь взялись эти вещи. Я пытаюсь напомнить себе, что лучше, если их будем носить мы, чем если их отправят греть немецкие тела. В таком виде мы и выходим наружу – уже похожие на людей, если не считать белых крестов на спинах курток и наших номеров на левом рукаве.

* * *

Бригада Марека усердно трудится весь день напролет. Пока у нас не было шанса пообщаться, но он постепенно приближается на достаточное расстояние, чтобы кинуть камешек. Мы украдкой обмениваемся репликами; со стороны кажется, что мы просто работаем – на случай, если эсэсовцы наблюдают за нами из окна макаронной фабрики или если вдруг кто-то из них проедет по дороге на велосипеде.

– А сейчас у тебя есть парень? – интересуется он в записке. Я отрицательно качаю головой.

На следующее утро наша беседа продолжается.

– У тебя с твоими парнями были интимные отношения?

– Нет. – Он окончательно меня смутит, если будет продолжать в том же духе.

– Ты девственница? – Он почти прекращает работу. Смотрит на меня, как на диковину.

– Да! – шепчу я с гордостью. Он чуть не давится от смеха. Он изо всех сил старается работать, но приступы смеха ему мешают.

– Я родом из Варшавы и еще ни разу не видел там ни одной девственницы. – Ему приходится немного отойти, чтобы не вызывать подозрений.

– Думаю, ты преувеличиваешь! – Я прячусь среди белья, а щеки раскалились, как утюг. Боже! Я решаю весь остаток дня не обращать на него внимания.

Чтобы не встречаться с ним взглядом, я развешиваю белье быстро, пригибаясь за длинными рядами кальсон, белеющих на зимнем солнце.

Он принимается копать энергичнее, продвигаясь в мою сторону.

– Ты покраснела! – Его голос – словно «ку-ку!» из-за белья. Я качаю головой, и, шагнув назад, отгораживаюсь от него майкой.