Клятва. История сестер, выживших в Освенциме - Рена Корнрайх Гелиссен

Менгеле снова здесь. Он и раньше появлялся, но сегодня для меня это почему-то важно.

– Данка, – шепчу я, – наступают холода, а прошлой зимой очень многие погибли от обморожения. У нас есть, конечно, туфли и носки от Эрны с Фелой, но сколько еще они нам прослужат в этой грязи и снегу? Сколько еще мы сами протянем на такой работе?

Данка наперед знает, что я хочу спросить.

– Прошу тебя, Рена. Я не хочу больше никаких особых бригад.

– А что от меня зависит? Я лишь надеюсь, что нас выберут. Это все, что мне доступно. – Я смотрю перед собой и не могу заставить себя молчать. – Сама посуди, – шепчу я. – Если нас выберут и окажется, что это для внутрилагерной работы, то мы, возможно, выкарабкаемся, а если останемся работать, как сейчас, то эту зиму точно не переживем. Здесь столько, сколько мы, не живут. Нам надо получить хорошую работу, под крышей. – Я приглаживаю щетину на голове и расправляю полоски на форме, чтобы они спускались ровными линиями.

– Рена! – сердится Данка. Она знает, зачем я это делаю. Я окидываю взглядом нас обеих и мысленно киваю. Мы живучие. И мы по-прежнему неплохо выглядим. На наших костях еще осталось какое-то мясо, а у меня почему-то сохранилась и грудь. Я стою, приподняв подбородок и направив взгляд вперед. Данка не хочет второй раз остаться одна и следует моему примеру.

Его алебастровая кожа и лощеные черные волосы светятся ухоженностью. Его серая форма как следует отутюжена, а вдоль брюк проходят безупречные стрелки. Я всегда примечаю такие вещи. Он делает шаг к нашей шеренге. Он нас не знает. Это наше преимущество, мы – лишь безымянные лица в толпе. Мы уже воспользовались своей безликостью, стали невидимыми, чтобы ускользнуть из его лап, но сейчас нам надо выделиться. Он должен как-то заметить, что мы – хорошие девушки, чистые и опрятные, организованные, со всеми теми качествами, что так восхищают немцев даже в евреях. На селекциях он многократно даровал нам жизнь. Лишь однажды он выбрал нас на опыты и смерть. Как будет в этот раз?

Менгеле снова указывает на меня. Подбородок – вверх, взгляд – вперед, грудь – ровно. Затаив дыхание я делаю нерешительный шаг.

Он указывает на Данку.

Я выдыхаю. Мы становимся за другими отобранными девушками. Дина тоже среди нас, я ловлю ее взгляд.

На жизнь или на смерть?

Менгеле завершает селекцию и приказывает эсэсовцу вести нас в карантин. И мы вновь шагаем строем к стоящему отдельно блоку. Когда мы переступаем порог, меня охватывает ужас. У Данки побелевшее лицо. Мы идем к кроватям, на которых спали в прошлый раз. Жизнь или смерть? Я ничего не могу сделать для нашего спасения. Не в силах побороть просачивающуюся в мозг депрессию, я целый день сплю. На сей раз Эрики у дверей нет… А вдруг нас снова отобрали для опытов, как в прошлый раз? Мы с Данкой говорим тихо и редко, нам не хочется ничего обсуждать.

– Рена! – будит меня Дина. – Как думаешь, что это будет?

– Не знаю, Дина.

– Мы столько продержались! Наверное, это что-то хорошее. – Ее наивная надежда греет мне душу.

– Я тоже надеюсь. Ради всех нас.

– Мы по-настоящему заслужили передышку.

– Но ведь они не дают передышек.

– Может, сейчас нам повезет. – Она отходит от меня и идет поболтать с Данкой.

На третий день нам, как и в прошлый раз, выдают новую одежду. Но это не длинные платья с передниками, как у тех подопытных женщин, а просто полосатая форма, примерно такая же, как на нас сейчас. Только чище.

– Оторвите старые номера. Позднее пришьете их на новую форму!

В сердце забрезжила надежда.

Я закидываю слоника с кольцом под язык, а складной маникюрный набор храню в руке. Кто его знает, куда нас поведут, так что об этих предметах лучше позаботиться заранее. Мы как можно быстрее переодеваемся, выстраиваемся и шагаем в канцелярский блок, где записывают наши номера. Наружу мы выходим уже под строгим эсэсовским надзором. Сбежать, как в тот раз, не получится. Нас тут же ведут за ворота Биркенау, потом по дороге вдоль путей.

Мы шагаем уже, кажется, целую вечность: когда ты слаб, любые расстояния кажутся огромными. Я не знаю, в какой именно лагерь из всего этого комплекса мы направляемся, но тут вижу впереди Аушвиц-1. Тянусь к Данкиной руке. Но, не дойдя до основной территории лагеря, мы заходим в отдельное здание и по широкой лестнице спускаемся в подвал. Помещение просторное, и в нем на удивление тепло. Там есть окна, пропускающие солнце. Настоящие двухъярусные кровати аккуратными рядами, а на них довольно чистые соломенные матрасы, как в Аушвице-1.

Схема подвала в здании штаба СС по воспоминаниям Рены. Надписи на схеме: швейная; коридор, где проводились поверки; прачечная; уборная; койка Марии; спальное помещение; комната Эдиты; стол

– Новая прачечная бригада, – объявляют охранники блоковой старосте. Та оглядывает нас, покачивая головой. Хоть мы и в новой форме, но вид у нас все равно наверняка тот еще.

– Меня зовут Мария, – говорит она. – Теперь вы будете жить здесь. Прачечная – справа по коридору. Рабочие места вам назначат завтра.

Она уходит в свою комнату, закрывая за собой дверь и оставляя нас одних.

Мы медленно идем к койкам застолбить себе места. Мы с Данкой выбираем нижний ярус, чтобы никуда не карабкаться, если переутомимся в конце дня. Когда я ложусь на соломенный матрас, из моей груди вырывается вздох облегчения. Тут у каждого свое одеяло, старое, конечно, но все же не тряпье. Дина занимает соседнюю койку. Мы сидим, церемонно прижав одеяла к груди и не понимая, что нам делать с этой роскошью. На каждой койке по два человека, а не по три и тем более не по двенадцать; мы можем лежать не как селедки в бочке, а как люди. Здесь тепло. Центральное отопление, а сквозняков почти нет. Я давно уже забыла, как это – жить в тепле.

– Здесь настоящий унитаз! – восторгается одна из девушек. – И раковина! – Я сжимаю Данкину ладонь своей рукой, в которой появился осторожный пульс надежды. Мы теперь не в стойлах для коней, а в доме для людей. Тут даже душ!

Мы попали в рай.

Мы еще не знаем, что нас тут ждет, но в любом случае это лучше, чем Биркенау, так что мы держим свои вопросы при себе. Нас разместили в подвале вместе с семьюдесятью пятью девушками-еврейками, которые работают секретаршами у эсэсовцев, Politische.[52]